Вдали от солнца (СИ)

- Да.

- Каким способом Ладвиг организует лисью охоту, меня не беспокоит. Он молодой, настырный, смекалистый. Придумает что-нибудь. Сделает дело - и позабудем друг о друге к обоюдной радости. Я вернусь в Энгельбрук, а вы, пташки, живите где-нибудь, как в сказке: долго и счастливо. Только не помню я такой сказки, где бы гуси с воробьями уживались. - Захихикал кладовщик, которому показалась очень смешной собственная шутка.

- Какие у меня гарантии, что после этого нас оставят в покое?

- Никаких. - Глумливо усмехнулся Тилло. - Беглеца из Озёрного замка всё равно будут искать. Если у вас хватит ума не попадаться, то не попадётесь. Знаю, о чём ты сейчас подумала, гусыня. Это от властей можно долго прятаться. Некоторым это удаётся делать всю жизнь. Я же пущу по вашему следу таких людей, от которых скрыться ещё никто не сумел. Отыщут и должок истребуют, будь уверена.

- Тогда у меня условие. Отсюда мы с Ладвигом уйдём только вместе.

- Вот, гусыня! - Развеселился кладовщик. - Сержантика мне до рассвета не вызволить. Перед тобой утром отворят двери замка, а если на пороге задержишься, то стражники могут и ногой пониже спины с размаху пощекотать, чтоб веселее бежалось. До края болота долетишь, успевай только юбку задирать, чтобы не споткнуться.

- Вот и придумай что-нибудь, - в тон ему произнесла Грета, смекнувшая, как нужно разговаривать с этим типом, - чтобы я осталась здесь до тех пор, пока не появится возможность освободить Ладвига. Соображаешь, что к чему?

- Быстро учишься. - Похвалил Тилло. - Я согласен. Чего только не сделаешь из добрых побуждений. Останешься в замке. Но это не означает, что тебе позволено разевать рот, когда вздумается и давать мне указания.

Сидя в крохотной каморке при бельевом складе, Грета быстро потеряла ощущение времени. Звуки колокола доносились сюда, лишь изредка, и отсутствовали окна, сквозь которые можно было бы наблюдать смену дня и ночи. Она не знала, с помощью каких ухищрений кладовщик вызволил её из арестантской комнаты, да и не особенно задумывалась над этим. Скрасить пребывание в тесном, тёмном, наполненном запахами дешёвого мыла и травяной отдушки помещении, помогали мысли о Ладвиге. О нём Грета могла думать бесконечно, и причиной тому стало вовсе не вынужденное безделье. Она до конца не верила, что сумеет достичь конечной точки своего непростого путешествия, а, оказавшись в Озёрном замке, едва не запела от счастья. Ладвиг находился совсем рядом с ней, и не думать о любимом было просто невозможно.

Они не виделись целую вечность, и Грете временами казалось, что черты его лица начинают потихоньку исчезать из её памяти. Страшнее этого быть ничего не могло, душераздирающие мысли жгли, не хуже раскалённого железа, и найти противоядие от них оказалось непросто. Каждый прожитый в разлуке день Грета взяла за правило заканчивать мысленным обращением к Ладвигу, рассказывая ему всё, что произошло с ней накануне. Она ежедневно молилась, прося Великую Мать донести её слова до любимого, и была уверена, что в такой просьбе не будет отказано. Грета не скрывала ничего, включая тот эпизод, когда часовой беззастенчиво воспользовался её беспомощным положением. Ладвиг имел право знать всё, словно священник, исповедующий прихожанку. Пересказывая любимому события прошедшего дня, она испытывала те же чувства, что и в церкви, нисколько не стыдясь этого.

Ладвиг должен сразу же почувствовать её присутствие, в этом Грета не сомневалась. Она была уверена, что как только переступит ворота Озёрного замка, между двумя любящими сердцами протянется связующая нить, невесомая, будто волосок, но крепкая, как железная цепь. Но время шло, а нить, если она и возникла, то была настолько тонкой, что ощутить на другом её конце пульсацию сердца Ладвига Грета не сумела. В неудаче она упрекала только себя и, чтобы загладить вину перед любимым, молилась Великой Матери, никогда не оставлявшей без внимания тех, кто нуждался в помощи.

И в какой-то момент Грета поняла, где ей следует искать Ладвига. Ещё мгновение тому назад она не представляла, каким будет её следующий шаг, а миг спустя обладала сведениями о внутреннем устройстве Озёрного замка и знала, в каком месте находится любимый. Наверное, таким бывает озарение, посещающее тех, кто слагает стихи, сочиняет музыку, или пишет картины. Ничего из вышеперечисленного Грета не умела, поэтому твёрдо уверилась, что без Великой Матери здесь не обошлось.

- Благодарю тебя, Всемилостивейшая, - сквозь слёзы прошептала Грета, - теперь я знаю, где мне его искать и как туда пройти.

Её даже перестало беспокоить, сможет ли Тилло освободить Ладвига, или нет. Поддержка Богини значила гораздо больше, чем обещания жуликоватого смотрителя бельевого склада. Когда он в очередной раз заглянул в каморку, Грета не стала задавать никаких вопросов, чем несказанно удивила кладовщика.

- Ты почему не интересуешься, освободил ли я твоего сержантика?

- Я и так знаю, что всё будет хорошо.

- Ну-ну, - мрачно кивнул Тилло. - Похоже, ты единственная, кто в этом уверен. После отъезда графа, у егермайстера такая рожа, будто его любимая собака сдохла, наш начальник охраны сегодня орёт на своих помощников. Чую, что добром всё это не кончится... Где та бумажка, которую дали тебе в лисьей норе?

- Это плата за выполненную работу. - Напомнила Грета.

- Да катись ты к дьяволу со своей работой! - Зарычал кладовщик. - Тварь неблагодарная, твой сержантик! Знаешь, каких трудов стоило спровадить оттуда всю охрану? Я людей отправил, чтобы они его из камеры вызволили, а он... - лицо Тилло исказила гневная гримаса. - Спасай своего Ладвига сама... Отдавай, бумагу!

- Держи. Управлюсь и без твоей помощи.

- Хотел бы я на это посмотреть, - ухмыльнулся кладовщик, пряча в карман вексель, - но никакого желания оставаться здесь, не имею. Надеюсь, что больше никогда не увижу ни тебя, ни сержантика, ни эти болота.

Он ушёл, оставив дверь в каморку открытой, и звук костыля затихал где-то в конце коридора.

- Спасибо, что разрешил остаться в замке, - не заботясь о том, слышат её, или нет, произнесла Грета, - а дальше я справлюсь сама. Богиня указала мне дорогу, она же подскажет, как освободить Ладвига.

* * *

- Здесь всегда такой густой туман? - Спросил охотник. - Без твоих воспоминаний, Тау, мне не удастся рассмотреть это место.

- Моя память к твоим услугам, Дигахали. Ты совсем ничего не видишь?

- Какое-то движение в тумане есть, но я не могу понять, что это такое.

- Странно... Видимо, дело в некоторых особенностях моего восприятия мира. Зрение для нас не настолько важно, как для обычных людей. Среди тумана оно почти бесполезно. Обычно мы пользуемся тем, что улавливаем тепло, исходящее от предметов и живых организмов.

- Как змеи?

- Да, схожим образом, но значительно лучше, чем пресмыкающиеся. Кроме этого, каждый из нас чувствует своих сородичей, даже находясь на приличном расстоянии от них. Сейчас я попробую приспособить свои воспоминания под человеческое восприятие. Приготовься, это может вызвать необычные ощущения.

Дигахали восторженно цокнул языком, когда увидел, что туман вокруг него моментально рассеялся. Всё вокруг стало ярким и отчётливым, а потом у охотника зарябило в глазах, как после долгого всматривания вдаль.

- Скоро привыкнешь, - пообещал Тау. - Представь перед собой неподвижную точку, и сосредоточь взгляд на ней. Сейчас мельтешение прекратится.

- Как будто выпил слишком много аджила, - усмехнулся Дигахали. - Наверное, голова не болит только потому, что её у меня больше нет.

- Так и есть. Подвергнувшийся такому воздействию человек не смог бы устоять на ногах. Ну, как, ты себя лучше чувствуешь?

- Да. Действительно, необычные ощущения. Перед глазами проплывают разноцветные пятна.

- Это ненадолго. Если возникнут другие проблемы, дай мне знать. Возможно, потребуется дополнительная коррекция.

Дигахали огляделся по сторонам, удивляясь, как, благодаря вмешательству Тау, преобразился окружающий мир. Привыкший к однообразным пейзажам дикого леса охотник не ожидал, до такой степени изменится внешний вид деревьев. Обычно, недостаток влаги заставлял их оплетать корнями большие земляные холмы, с вершин которых ввысь устремлялись длинные тонкие ветви. Болотные деревья больше походили на привычные для человеческого глаза растения. У них по-прежнему отсутствовал поддерживавший крону ствол, поэтому такая роль возлагалась на толстые пучки тесно переплетённых между собой корней. Они имели настолько причудливую форму, что Дигахали столкнулся с нехваткой слов, когда попытался с сравнить увиденное с чем-нибудь знакомым. Росшие на вершинах деревьев тонкие ветви свисали вниз до самой поверхности воды. Что-то заставляло ветви колыхаться, причём Дигахали был уверен, что ветер не имеет к этому никакого отношения. Кончики ветвей на мгновение погружались в воду, затем взмывали вверх, словно испугавшись встречи с поверхностью болота. Купание ветвей сопровождалось тихим мелодичным звуком, с которым падали вниз многочисленные капельки воды.