Понарешку (СИ)

Нависаю над левым ухом Мити и говорю:

- Ты рано начал изображать из себя взрослого. Врать у тебя совсем не выходит. Я лично видел, как капитаны шаттлов вынимают из реактора по два стержня каждый, и заряжают ими двигатели челноков. При этом, да ты знаешь, Корабль на время погружается во мрак, чтобы синхронизировать работу солнечных батарей с оставшимися в реакторе энергоносителями. Веду я к тому что...

- Да - да - да. Ведешь ты к тому, что любая подготовка шаттлов, как и любой маневр Космической станции, нельзя не заметить.

- Именно.

- Именно... Именно поэтому подготовка ко второй экспедиции ведётся, когда все спят.

"Чушь!"

- Четыре стержня - не десять. Перезагрузка систем происходит вдвое быстрее, и если среди ночи, вдруг, кому приспичит, то пропавшая подсветка на унитазе будет первым звоночком к вызову механика, но ни как не пилота. "Пилот! Какого черта вы подготавливаете шаттл, когда все спят?! Ну не возможно же помочиться нормально!" - Смеётся Митя.

- Чушь, - говорю вслух. - Это же глупо. Зачем скрывать? Да и папа бы мне непременно рассказал.

- Старшие всегда что-то скрывают. Наверное, думают, что тем самым оберегают нас. Меньше знаем, крепче спим, как говориться.

- От чего оберегают?

- От неизбежного. - Разворачивается ко мне лицом. - Программа двух шаттлов появилась давно. Мой отец ещё в помощниках ходил, а океаны отражались, - стучит по стеклу, - в окнах. В название программы вся её суть - "Разведчики".

Мне всегда нравилось слушать Митю. Он умеет интриговать. И эта часть нашей беседы (беседы?), самая адекватная часть, на мой взгляд, за сегодняшний ужасный вечер, меня заинтриговала. В ней вроде и смысл есть. Я готов слушать дальше, и даже расслабился.

- Но проект заморозили. До худших времён... До наших времён... - Отворачивается обратно. - Папа стал первым капитаном разведывательного челнока. Пять лет назад.

Моя челюсть поехала вниз:

- Хочешь сказать, пять лет... Пять! Старшие скрывают разведчиков?!

- Не все Старшие. Только капитаны, пилоты и стармехи.

У меня засосало под ложечкой.

- Стармехи?

- Да. Твой папа тоже всё знает, а я всё знаю от пилотов. Я сам - сын пилота, не забыл? - Улыбается. - Они мне по старой дружбе много чего интересного рассказывают.

- Я все равно не понимаю: зачем? - Мой голос как в тумане. - Зачем скрывать это?

- Чтобы избегать паники и ненужных разговоров, полагаю.

- Мм?

- Разведчики - разведают. Время войн прошло. Фронта стерты, вражеского тыла нету... Есть только большой ядерный шар... Шар из огня, не отвести глаза... (опять пропел?) ...Дающий нам последнюю воду, пригодную для формирования кислорода. По сути, разведчики выполняют функции гидро-гео спутников: ищут слаборадиоактивные зоны. Разница в том, что сейчас пилотам приходится рисковать собственными жизнями, пробиваться сквозь эту адскую серую толщу, и сканировать практически вручную. Не мне рассказывать, как опасна радиация вне защитных капсул. Но я могу рассказать, как она убивает.

Я вижу уголок его левого глаза, он наполнен влагой. Митя моргает, и слёзы скатываются по ресницам, отделяются и повисают блестящими каплями в воздухе.

- Папа говорил, - голос Мити не дрогнул, не поддался эмоции, - что Земля, как круговая диаграмма, где процентное соотношение жизни и смерти можно вычислить по всплывающих белым, когда голубым, островкам надежд. Хватит пялиться на меня. Посмотри наконец на неё и скажи: сколько процентов жизни осталось нам.

Я не хочу смотреть. Его слова напугали меня. И он будто чувствует это.

- Страшно? Мне тоже. Страшно вместе со всеми лелеять надежду, вылизывая гроб изнутри.

Отлично. Мы вернулись в начало сегодняшней встречи. Желудок мой скрутило еще сильнее. Количество поступившей информации до сих пор не переварилось, чтобы уместиться в голове. Вера и неверие перемешались, как в блендере, став тошнотворной жижей, готовой в любой момент покинуть внутренности. Не то, что слово молвить, я даже дышать боюсь.

- Знаешь, Лев Толстой говорил: чем дальше от людского мнения, тем ближе становишься к Богу, но...

- Людского... - ну и слово, уть не стошнило.

- ...что делать человеку, когда оградиться от общества, даже элементарно запереться в каюте и заняться любимым делом, не представляется возможным? В какую нору провалиться человеку на Космической станции, чтобы стать ближе к Богу?

- Лев Толстой. Кто это? Не припоминаю. Пилот? Врач? Биолог? Кем бы он ни был, ты же знаешь, друг, что он заблуждается. - Говорю спокойно, расставляя ударения почти в каждом слове. - Ведь Бога - нет. Люди испокон веков искали его, сначала на небесах, потом выше - в космосе. Как видишь, никогда кроме нас тут нет, и надеяться мы должны только на самих себя. Только мы можем спасти друг друга. Больше никому мы не нужны, никому нет до нас дела. - На язык попала соленая капля. - А уединиться... Где? От кого? Мы давно уже уединились здесь. Куда дальше?

Митя лишь улыбается. Моя очередная реплика проигнорирована.

- Сейчас начнётся, - говорит он, прильнув к иллюминатору.

Через мгновение Солнце начнёт подниматься над Землёй, и сделает апокалипсис ярче. Так и происходит. Я знаю, в это мгновение лицо Мити окрашивается тускло желтым, делается более живым, что ли. Но впервые я не хочу смотреть на него, потому что разум зло шутит надо мной. Он рисует вместо солнца огромный ядерный гриб на краю Земли, вместо растекающегося солнечно света - взрывную волну, а лицо Мите не озарено жизнью, оно покрыто гниющими кровавыми волдырями - маской смерти. Я закрываю глаза, трясу головой... Вздрагиваю и кричу от заставшего врасплох сигнала будильника: "ТА-ТА-ТАА-ТААА". Открываю глаза и вижу, как ко мне приближается кошмарное, мертвое лицо Мити, и ору ещё громче. Покойник хватает меня за голову.

- Эй! Эй! Ты чего? А? - говорит он и трясёт меня.

Я замолкаю.

- Я... А... Да привиделось... - Говорю чистую правду. Облегчённо выдыхаю.

- Хорошо. Кислород заканчивается. Пора прощаться и уходить.

- Ага, слышал.

- Но прежде поклянись мне.

- Что сделать?

- Просто скажи - клянусь!

И я тону в его широко открытых глазах. Озёра, все же они озёра. Два самых больших и чистых озёра в мире.

- К... К... Клянусь? - Выговариваю захлебываясь незнакомое слово.

- Хорошо. Держи. - он сдергивает что-то со своей шеи, вкладывает это что-то (с острыми углами, нагретое телом) в мою ладонь, и крепко сжимает её в кулак. - Клянись! что никогда, никому! даже отцу, вообще никому! не покажешь эту вещь.

Я не понимаю его. Чего он хочет от меня? Растерянно молчу.

- Клянись мне!

- К... Клянусь...

- Хорошо, - кивает Митя. - И ещё одно. Когда ты будешь пересказывать наш разговор Старшим. А ты будешь его пересказывать. Ты обязан, это твой долг. Скажи им, что информацией меня снабжали пилоты. Абсолютно всё я знаю от них. Ни от одного конкретного человека, а от каждого по чуть-чуть. С миру по нитке. Только не забудь. Это очень важно. Повтори.

- С миру по нитке...

- Да, - сканирует моё лицо глазами сверху вниз, слева на право. - Точно так.

Затем отпускает мои руки и направляется к люку вентиляция. Со спины слышу:

- Полагаю, первому ты расскажешь отцу, за ужином. И если трудно будет собраться с мыслями, то начни разговор с этого. Спроси у него: любил ли он.

- Любил?.. Это как чинил? Крутил? - Разворачиваюсь. - Как это?

- Боюсь, даже не все Старшие дадут тебе ответ на этот вопрос... И по возможности следи ночью за светом, - говорит Митя и, не оглянувшись, скрывается в шахте, откуда до меня доносится:

- Прощай.

Прошло два года, а я как сейчас вижу себя застывшего в полном смятении посреди, наполовину залитой солнечным светом, тайной комнаты. Митя ушёл, точнее - улетел, оставим мне на память воспоминания, горечь утраты и абсурдное состояние непонимания. Больше я его не видел и, думаю, что уже никогда не предстоит. В себя меня привёл кислород. Я начал задыхаться из-за его отсутствия. Опомнившись, я открыл люк вентиляции, запрыгнул в шахту и "пополз" в сторону одомашненной каюты. Медленно - медленно. Как будто уже тогда знал, что стоит вернуться к отцу и старой жизни придёт конец. По дороге я наглотался солёных капель. Это я тоже помню, как сейчас.