Понарешку (СИ)

- Привет! - Крикнул я в спину другу, а тот не парировал приветствие, как всегда звонким "Hello!". Он просто промолчал. Даже ухом не повел.

- Митя. - Я отталкиваюсь руками от потолка и подлетаю к свободному иллюминатору. - Ты чего?

Опять нет ответа. Всматриваюсь в его профиль. Его глаза неподвижны, смотрят в одну точку на стекле и блестят, будто наполнены слезами. Только вот нет их, слез то.

- Митя...

- Что ты видишь? - Обрывает меня резким вопросом, что я аж вздрагиваю.

- В смысле? - Поворачиваю голову лицом к иллюминатору.

Два года назад каюта ?445 была выбрана нами тайной комнатой не случайно. Обследовав отсек ?67 везде, куда позволили проникнуть коридоры вентиляции, смещенные с жилыми корпусами, наш выбор, без особых раздумий и дискуссий, пал на эту каюту. Высотой не больше двух с половиной метров, длиной и шириной не меньше трех, она идеально подходила, по нашим скромным расчетам, для наполнения кислородом, на нужный нам один час, в кратчайший срок. Но не внутренние габариты комнаты явились решающим критерием ее отбора, а потрясающий вид на Землю, так впечатливший когда-то двух лучших друзей. В остальном каюта не отличалась от других не жилых: была такой же пустой и темной, с металлическо-черными холодными стенами, как и все. Поэтому, без сомнения, вопросом Митя заострял внимание на космическом пейзаже за бортом, так как, сами видите, больше особо заострять тут не на чем. Да и взгляд его говорил сам за себя.

- Что ты видишь? - Повторяет Митя вопрос, не меняя интонации, и по-прежнему не смотря на меня.

Я озадачен. Я не понимаю: зачем другу слышать от меня описание ядерных бурь на поверхности Земли, по орбите которой хаотично носятся, словно муравьи, в охваченном огнем муравейнике, останки прошлой человеческой цивилизации. Зачем?! Он сам всё видел не раз. И прекрасно видит сейчас.

- Да ну тебя, - говорю я, - давай ка лучше расскажу, что отец сегодня показал. Закачаешься!

- Разве ты не видишь, что мы смотрим на собственные похороны, через щель в гробу.

Вся история, заготовленная для сегодняшнего вечера, моментально стерлась из моей никудышной памяти, а голова стала одним большим глазом, уставившимся в мучительном вопросе на друга. Вот так раз.

- Что-о... - шёпотом вышло из моего в миг пересохшего горла. - Что ты имеешь ввиду?

- Не имеешь, а говоришь об этом буквально. - Ни толики юмора в голосе.

Он повернул голову, и теперь изучает мое лицо своими сияющими голубыми глазами. Этого блеска в них я не видел со смерти его отца. Но сейчас я не уверен в том, что на меня смотрят глаза, наполненные счастьем обрадованного желанным подарком ребенка. Безумием? Не знаю. Однако, по мне так лучше нести чушь и быть не в своем уме, чем пороть горячку будучи здоровым. Мой лучший друг сошел с ума! Буду надеяться.

Пока я собирал растерянные мысли, Митя отлетел на середину комнаты и закружился чуть быстрее секундной стрелки, приняв позу лотоса с согнутыми в локтях руками, ладонями вверх.

- Ну посмотри! - говорит он вращаясь. - Ну разве не похоже?

- На что? - Я совсем растерялся.

Митя сделал последний оборот вокруг своей оси и выпрыгнул из "водоворота" с протянутыми ко мне руками. Приняв часть ускорения на свои плечи, я по инерции попятился назад и уперся спиной в выпуклый иллюминатор, погасивший движение двух тел окончательно. Митины глаза вперились в мои так близко, что волоски на кончиках наших носов могли пожать друг другу руки, будь они у них. Я почувствовал, как перехожу из растерянного состояния в неловкое и что такой переход мне весьма неприятен, что меня начинает бесить это. Друг начинает меня бесить. В отличие от Мити я не могу вонзить свой взгляд в эти его спокойные, сверкающие голубые планеты и ждать ответа, но и отвести глаз я тоже не могу, и поэтому они быстро блуждают, словно астероиды, по его лицу. А он все не отпускает моих плеч, молчит и только смотрит, а я все не могу набраться наглости и оттолкнуть его, или сказать что-то, что усмирит танец этого голубого пламени. Я злюсь. Ничего не приходит на ум, и я решаюсь на грубость в резкой форме: сильным ударом сбить руки друга с плеч. Достал! Но не успеваю и замахнуться, как он выдает:

- На гроб, - отпускает меня (наконец-то); возвращается к иллюминатору. - Каюта похожа на гроб, а Корабль на кладбище.

Я только и смог, что открыть рот:

- А...

- Полетишь со мной? - Спрашивает Митя, слегка наклонив голову в мою сторону.

- Куда? Что... Куда ты собрался лететь? - Этот его вопрос действует куда сильнее, чем всё, сказанное им до, и, выйдя из ступора, моя злость обретает дар речи. - Совсем спятил?!

Он поворачивает голову, упирается лбом в стекло, закрывает глаза и говорит:

- Знаешь, я иногда завидую пассажирам последнего борта с Земли, - открывает глаза. - Они отправились в свой последний полет, в свое последнее приключение. Да, они спасались, но они думали, что летят покорять новый, неизведанный мир, летели в новую жизнь. Они хотели продолжать жить, мечтать, строить... Творить. - Отпрянул от запотевшего окна и опять в пол оборота смотрит на меня. - И скажи мне, стоило бы того их приключение в итоге?

Первая моя мысль:

- Ты хочешь покончить с собой? - озвучиваю её.

Друг округляет глаза и прыскает от смеха. Я не вижу ничего смешного в моем вопросе. Не понимаю.

- Не-ет, - смеется Митя. - Совсем нет! Напротив, я как никогда хочу жить... Жить, а не пытаться выжить в гробу ради светлого будущего человечества.

Последнее предложение он произносит, уняв смех, прежним спокойным тоном, лишь ближе к точке понизив тембр почти до шепота. И опять эти блестящие глаза смотрят прямо в мои, и улыбка - во весь рот.

- Не понимаю. Хочешь жить, а завидуешь мертвым потерпевших кораблекрушение. Ты явно не в своем уме, всё перепутал, дружище. Это они летели на ракете, ставшей им гробом, по сути, если на то пошло, а не мы. Мы выжили и живем. - Говорю я, улыбаясь в ответ.

- Живем... - Митя обозначил шелковыми носками края иллюминатора и расправил руки. - Что для тебя - жить?

Я проделываю идентичную операцию, только руки скрещиваю на груди.

- Ну, как что... Жить... - Ловлю себя на мысли, что вожу глазами по стене, будто там написан ответ. - ...Жить - это засыпать каждый день с надеждой увидеть Землю прежней: синие океаны, белые облака, как когда-то, - убираю руки за голову, смотрю в иллюминатор, - как на фотоснимках и видеофайлах, - секунду думаю, - а проснувшись делать все от нас зависящее, чтобы выжить и увидеть. Разве ты не желаешь того же?

- Выжить, чтобы увидеть... Жить, чтобы выживать... Разве не лучше просто жить и видеть?

- Что...

- От нас зависящие, - впервые меняется интонация в голосе Мити: появляются нотки раздражительности. - Не осталось почти ничего от нас зависящего. Мы все уничтожили, а оставшиеся крохи явно дают понять, что зависимость была обоюдной. Остатки сладки. Чтобы прийти к этому, понадобилась отправить мир в тартарары. К сожалению. Вот и вылизываем сейчас свой гроб изнутри.

Я переворачиваюсь лицом к Мите, подпираю рукой голову. Я запутался в его мыслях, и начинаю путаться в своих. Я не узнаю друга. Он совсем не похож на жизнерадостного подростка, три дня назад искренне смеющегося, играя в пилотов.

- Что с тобой? - Спрашиваю я.

Митя подгибает ноги, упирается в колени лбом и говорит:

- Помнишь какой она была?

Я не ответил, хоть и догадываюсь, о чем говорит друг. Что, ему значит можно меня игнорировать, а меня ему нет? Пусть болтает сколько хочет! У него прекрасно получается вести монолог.

- Только подумай, каких-то пять лет назад нам посчастливилось наблюдать, как формируются сразу три! циклона завивающихся спиралью белых облаков, - говорит Митя, полностью подтверждая и мою догадку, и свое ораторское призвание. - И самое главное - мы видели ее голубой и зеленой. Мы помним.