Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

Я представил себе нашу инспекторшу с ее бешеной активностью и усмехнулся:

- По-моему, ей это только на руку. А то столько энергии в небо уходит - жалко.

Зиманский покачал головой:

- И это все потому, что браки зачастую не продлеваются из-за нашей элементарной лени. Тянут до последнего, а потом локти кусают. Вот и решили для проверки попробовать, может, и улучшится статистика.

- А еще что-нибудь расскажите, - попросила Хиля. - Люблю интересные наблюдения.

- Еще? Ну, по сравнению с аналогичным периодом прошлого года, количество незаконнорожденных детей в рабочей среде уменьшилось на три целых и семьдесят пять сотых процента.

- А что, такие еще бывают?!

- Бывают. Законодательство все-таки несовершенно.

Моя жена изумленно потрясла головой:

- Нет, ну как это может быть - незаконнорожденные? Есть же Моральный отдел, есть дознаватели... А как же матери?

- А что матери? Плохо, конечно. Жертвой любого преступления быть плохо...

Лицо Хили сразу омрачилось, но она ничего не сказала.

Электричка въехала на мост через реку Нету и тихо застучала по нему на небольшой скорости. Солнце облило водную гладь, сделав ее лакированной, сверкающей, чистой, как зеркало. Где-то вдалеке виднелась уползающая к горизонту баржа, вдоль берегов сновали паруса яхт-клуба, маячил катер речного патруля. Желтая полоска пляжа пестрела купальниками, а вода у этой полоски казалась кипящей - там было тесно от людей. Я засмотрелся: над горизонтом набирал высоту самолет, почти такой же, как наша игрушка, только настоящий, пассажирский - он поднимался в синеву невесомо и легко, прямо, как стрела, потому что внутри у него, естественно, не было никакого механизма, заставляющего машину летать по кругу.

- Хиля, посмотри!..

- Это "Ладья", - со знанием дела объяснил Зиманский, щурясь от ярких солнечных бликов. - Совсем новая модель. Вмещает девяносто пассажиров и пять членов экипажа. У него усовершенствованный двигатель, и...

Приложив руку козырьком ко лбу, Хиля смотрела, никого из нас не слыша. Притихли и остальные люди в вагоне: нечасто можно увидеть самолет на самом старте, когда притяжение Земли еще сдерживает свободный размах его крыльев, а обшивка, синяя от неба, не успев остынуть в заоблачном холоде, хранит тепло солнечных лучей - последнее перед бездной.

- Кра-со-та!.. - сказал кто-то у меня за спиной сдавленным, восхищенным голосом.

- Вот бы полетать... - пробормотала Хиля. - Эрик, давай накопим на билет, полетим к морю? А?.. Ну, пожалуйста!

Самолет нырнул, запутался в облаке, возник снова.

- Если мы и накопим, - сказал я, - то только на "Икар", а это совсем не то, что ты хочешь...

- "Икар" - детская игрушка, - поджал губы Зиманский. - Позволяет, конечно, не трястись двое суток в поезде, но это - не самолет. Я летал как-то. Еле ползет. И низко - хоть столбы телеграфные считай.

Электричка чуть прибавила скорость: мост кончился. Снова потянулись ровные квадраты полей, пыльные пригородные дороги, переезды со шлагбаумами, полосатые будки станционных смотрителей, платформы, склады, домишки. Самолет исчез. Хиля отстранилась от окна.

Зиманский несколько секунд смотрел на нее, потом спросил:

- А если это будет шар? Воздушный шар?

- Где? - удивилась Хиля.

- Там, - он махнул рукой куда-то за окно, - на целлюлозном комбинате. Я для того и еду - сегодня будут шар запускать. Сделали, представляете, из отходов производства...

- Серьезно? Настоящий шар?

- Ну да. Летает. Во всяком случае, должен. Отправляли меня в эту поездку, так и сказали: можешь прокатиться. На самом-то деле, конечно, я еду возрастной состав рабочих изучать - страсть как интересно.

Хиля радостно вскинулась:

- То есть, и нам можно? Вы нас приглашаете?..

Зиманский кивнул. А я, если бы знал тогда, чем все это кончится, схватил бы Хилю в охапку и утащил оттуда прочь, не теряя ни секунды, сошел с ней на ближайшей станции, и больше никогда мы бы не увидели этого человека - никогда! Но откуда я мог знать?..

Часть 2. ЗОНА ДЛЯ НЕПРАВИЛЬНЫХ

Раньше, в книгах, мне часто попадалось выражение: "Он весь побелел от бешенства", но я не представлял себе, что такое может быть на самом деле. Сам я от бешенства краснею (хотя испытываю это чувство крайне редко), а Хиля, например, всегда сохраняет нормальную окраску, лишь темп речи у нее резко замедляется, а глаза становятся узкими и колючими. Хотя, вполне возможно, силы наших чувств просто не хватает, чтобы побелеть.

У Трубина - хватило. Я увидел его лицо и поразился, до чего оно сделалось похоже на лицо белой мраморной статуи, стоявшей, насколько я помню, в вестибюле моей школы.

- Я сказал, что ручаюсь за этих людей!

Гладкий молодой человек терпеливо вздохнул:

- Хорошо, тогда связывайтесь с главным. Если он разрешит - пожалуйста.

- Угм, - согласился Трубин и кивнул мне, - пойдемте, нам нужно позвонить.

Старинное здание, в подъезд которого мы зашли, оказалось внутри невероятно светлым, просто облепленным сияющими электрическими лампами. Наверх вела широкая лестница с красной ковровой дорожкой, у лестницы дежурил рослый парень в рыжей спецовке наподобие полевой формы военных.

Я удивился: при виде Трубина парень вытянулся по стойке "смирно". Неужели мой обворованный знакомый - такой большой начальник?..

- Со мной, - буркнул Иосиф, кивая на меня, и охранник остался позади.

Место, где мы находились, совсем не напоминало лечебное учреждение. Это было учреждение - да, но скорее похожее на Управление Дознания своими длинными коридорами, одинаковыми дверьми, обитыми черным дерматином, плафонами дневного света на равном расстоянии друг от друга, фикусами в кадках и неудобными скамеечками для посетителей.

Одна из дверей вдруг распахнулась, и двое мужчин в белых халатах вывели в коридор женщину средних лет, полную, в очках, по виду - -учительницу младших классов. Она шла, понурившись и обняв свой живот, словно там что-то сильно болело, и я подумал, что женщине, должно быть, и правда больно - судя по гримасе на лице.

Трубин отпер дверь соседнего кабинета, мимолетно оглянулся и сказал с ноткой неприязни:

- Вот кто засоряет детские мозги, Эрик. Не я, а вот такие милые безобидные тетеньки с указками в руках. Входите, сейчас попьем чайку.

- Что она сделала? - я послушно вошел и увидел при свете ярко вспыхнувших ламп небольшой квадратный кабинет с лекционными скамейками в пять рядов, кафедрой и черной классной доской.

- Она-то? Можно только предполагать, я не знаком с ее делом... - Трубин разделся, кивнул мне на металлическую вешалку в углу и тяжело прошагал к висящему на стене телефонному аппарату. - Одну минутку.

Набрав четырехзначный номер, он заговорил вполголоса, поминутно вставляя слово "глаз", а я, повесив пальто, стал прохаживаться по кабинету, искренне удивляясь. Тут было чему удивиться - хотя бы огромному восковому макету человеческого мозга, стоящему на деревянном треножнике в углу или плакатам с изображением того же мозга в разрезе. Пахло в помещении очень приятно: легкой пылью, книгами, старым деревом, медикаментами. На аккуратном письменном столе у окна, завешенного белой складчатой шторой, я заметил стоящий в рамке снимок девушки с каштановыми волосами и лучистым, легким, каким-то поверхностным взглядом больших глаз. Фотография была цветная или просто раскрашенная - я не понял.

Лицо Трубина вдруг просветлело и разгладилось, словно он услышал хорошую новость.

- Отлично! - громко сказал он в трубку. - Огромное спасибо! - трубка с приятным щелчком опустилась на рычаги. - Ну вот, Эрик, я знал, что все разъяснится. Этот Феликс, который требовал обыска - службист до мозга костей. Иногда это полезно, но чаще раздражает... Что вы там смотрите? А-а, это моя дочь, - он подошел ко мне и взял со стола фотографию. - Красивая, правда? Ужасно: потеряла мужа, осталась одна с ребенком... Он умер в прошлом году, от легочного гриппа.