Белые Мыши на Белом Снегу (СИ)

Я вздрогнул.

- Что? - Трубин взглянул на меня. - Тоже этим болели?

- Да - шесть раз.

- Ого! - он покачал головой, ставя снимок на место. - Но вам-то повезло, тьфу-тьфу, а он - сгорел, как спичка, в две недели. Впрочем, ладно, что я вам об этих делах... Вот тут, кстати, мое обиталище. Нет пока отдельного кабинета, здесь и работаю, и преподаю. Я ведь - один из разработчиков "лакмуса", не читали? Нет? - он улыбнулся. - Зря, хотя, конечно, вы человек молодой, у вас другие интересы... Садитесь, вы ведь не хотите спать?

Я прислушался к себе. Нет, спать не хотелось, мешало глухое, волнами наплывающее беспокойство.

Телефон затренькал. Трубин удивленно поднял брови, хотел было махнуть рукой, но подошел и взял трубку:

- Кафедра. Что?.. А, это ты, Феликс... Да, он дал мне добро. Так что помещай девушку в бокс, пусть посмотрит хирург. Молодой человек подойдет попозже, я сам его приведу. Ага... Ага, все.

- Ну, теперь - чай, - он вернулся ко мне, с усмешкой потирая затылок. - Как я устал сегодня, если б вы знали. День какой-то дурацкий, сначала эта кража, потом взрыв... Домой так и не попал. Хотя, - вдруг возразил он сам себе, - а что мне делать дома? С женой мы расстались, у дочки своя квартира... А у вас была семья, Эрик?

Я рассказал ему о Хиле, наблюдая, как он зажигает маленькую спиртовку и ставит на металлический штатив чисто отмытую кофейную турку. Руки его двигались быстро и ловко, как у фокусника.

- А ребенок так и не появился, - сказал, наконец, я и замолчал.

- Вот как... - заметил Трубин и покачал головой. - Я тоже всегда хотел девочку. И зять мой, покойный, мечтал о дочке. Нам обоим повезло... Кстати, а вы знаете, почему в нашей стране мальчиков на сотню рождается всегда больше?

Я не знал и никогда не задумывался об этом.

- А потому, - он торжествующе улыбнулся, - что нам нужны: "а" - защитники на случай вражеского нападения, "бэ" - рабочие для тяжелых производств, металлургии, например, и "вэ" - это заметно снижает количество преступлений на моральной почве. Меня, как специалиста, особенно интересует, конечно, последний пункт. И я полностью согласен с демографической политикой государства.

Я посмотрел на него вопросительно.

- Что, Эрик, вы и этого не знаете? - он добродушно рассмеялся. - Как же, а ведь такая политика - наше большое достижение. Именно наше - медиков. Уже больше тридцати лет назад мы научились определять пол будущего ребенка на самых ранних сроках развития, а в последние годы пытаемся даже программировать его! Вот вы хотите иметь дочь, так? Вполне возможно, что года через два или три вы сможете просто привести свою жену - которая у вас, конечно же, будет к тому времени - в специальное медицинское учреждение, где она подвергнется гормональной обработке. И все - девочка гарантирована!

Я улыбнулся, подумав, что радуется он так лишь потому, что не знает главного. Трубин же истолковал мою улыбку иначе:

- Серьезно! Интеллигенция может позволить себе дочерей, но вот рабочим женщинам, увы, придется давать гормоны без их согласия. Они даже не узнают об этом, нужное вещество просто будет добавляться в спецмолоко или витаминные микстуры, например... Но пока - и это вынужденная мера - нам приходится регулировать состав населения другими способами. Этого вы уж точно не знали: аборт в наше стране разрешается только женщине, которая беременна девочкой. Мальчиков мы сберегаем - для блага общества.

Короткой вспышкой у меня в мозгу промелькнула Хиля, беспомощно стоящая на пороге нашей квартиры: "Эрик, прости, никакого ребенка больше нет". Я потряс головой, прогоняя видение.

Вода в турке забулькала, и Трубин разлил кипяток в небольшие золоченые чашечки, добавив черной заварки из хрустящего прозрачного пакета.

Громко постучали, и сразу же, не дожидаясь приглашения, в дверь просунулась голова Феликса:

- Простите, Трубин. Тут по вашу душу прибыл дознаватель Голес. Пропускать?

- Да-а?.. - изумился Трубин. - Ну, пропускайте, конечно... Странно. Неужели все так серьезно, что он решил не ждать утра?..

Феликс убежал, глухо топая по ковру, а я вдруг снова почувствовал страх, холодными змейками ползущий по спине. Сейчас придется врать, а я уже расслабился и не помню половины того, что говорил в Управлении. Начнутся вопросы, уточнения, ловля на слове - уж об этом я много слышал от "папы". А голова чужая, в ней роится теплая боль, и устал, как же я устал...

За дверью заговорили, кто-то засмеялся легким рассыпчатым смехом. Потом, после паузы, тихо постучали, и вошел, сияя раскрасневшимся от мороза круглым лицом, уже знакомый мне толстячок в форменной шинели и меховой шапке. Выглядел он уравновешенно-радостным и до краев полным энтузиазма.

- О! И вы здесь! - его глаза остановились на мне, но тут же перескочили на Трубина. - Замечательно, что я вас застал. Боялся, домой уйдете. Обрадуйте меня, скажите - и девушка с вами?.. Видите ли, дело о взрыве в кафе поручено мне, а вы, по иронии судьбы, единственные свидетели!

Немного нервничая - это выдавали напряженные скулы и слишком уж любезная улыбка - Трубин принял у него шинель и пододвинул к столу еще один стул, железный, лабораторный, с неудобной спинкой:

- Прошу. Чаю хотите?.. Да, мы как раз отмечали в том кафе наше знакомство.

Голес уселся, пристроил на столе стандартную папку со своим служебным номером в верхнем углу, раскрыл ее и вынул наше заявление, торопливо написанное в комнате номер 190:

- Вот. Я получил его сразу же, как только вышел с совещания. Так что можно и это дело обсудить, чтобы вам утром в Управление не тащиться, верно?.. Ну, как же все произошло?

Я решил молчать, пока меня не спросят. Для ответов есть Трубин - ему-то, счастливому, все предельно ясно. Есть, в конце концов, Полина, у нее с памятью все в порядке.

Но Голес неожиданно повернулся ко мне:

- Будьте добры, уважаемый - опишите мне этого человека. Во что он был одет? Как разговаривал?

- Вы имеете в виду вора? Или того тощего, у кафе?

- Пока - вора. Я проанализировал и знаете, что заметил? Вы и гражданин Трубин описываете не одного и того же человека, - дознаватель порылся в папке и вынул листок с какими-то выкладками. - Вот смотрите. По словам гражданина Трубина, вор был молодой, высокого роста, в пальто и шапке, с небритым лицом. Вы же говорите - лет пятидесяти, шрам, широкий приплюснутый нос.

- Ну, я могу и ошибаться, - подал голос Трубин. - У меня голова была своими мыслями занята, я по сторонам-то почти и не смотрел.

- Хорошо, - кивнул Голес, доставая новую бумажку. - Вот протокол вашего первого допроса. Тогда описание было, так сказать, чистым, без добавленных позже деталей. Читаю дословно: "Я обратил на него внимание, потому что он ничего не покупал, а просто стоял в сторонке и смотрел на меня. По виду это был служащий, молодой, лет двадцать восемь - тридцать, рост примерно метр восемьдесят, одет в темно-серое пальто и меховую шапку".

Трубин удивленно поднял брови:

- М-да?.. Странно, не помню.

- А я помню, - твердо отозвался Голес. - Позже в ваш словесный портрет добавилась небритость, а потом, вернувшись во время совещания, вы "вспомнили" шрам, широкий нос и каркающий голос. Хотя, конечно, заявление вы писали вместе, - он снова повернулся ко мне и выложил на стол лист протокола с короткой записью. - Вот что вы показали вначале: "Там было практически темно. Я увидел, как он выбегает из магазина с курткой, и погнался за ним. В том районе фонари стоят редко, поэтому получилось, что я схватил его на неосвещенном участке... Помню только - пальто серое или черное, меховая шапка... Что касается лица - увы". Все правильно? Кстати, я совсем позабыл у вас спросить: куртка была упакована в бумагу? Если да, то как вы поняли, что это - именно куртка?

- В бумаге, в бумаге она была, - мрачно буркнул Трубин. - Ее продавщица так завязала, что я даже побоялся - ткань лопнет от шпагата. Все б им экономить...