Город, отделяющий от неба (СИ)

Но празднование дня рождения друга требовало моего внимания, потому необходимые, хотя и тяжкие размышления были отложены в сторону. Окончательно решив, что за хулиганство им ничего не грозит, друзья мои затеяли игру в города, не особо надеясь выиграть у зубрилы Усовича. Обычно в нашей компании велась ожесточённая борьба за второе место между мной, Камилем и Тошей. Балбес Федька неизменно вылетал из соревнования первым, обычно на какой-нибудь букве "ш". Так вышло и на сей раз. Рахманов был посажен арбитром за большущий атлас мира 1954 года издания, вещь роскошную и семейством Тугушевых весьма ценимую. Федькин арбитраж, стабильный и неизменный, не шёл пацану на пользу никак. Другой бы на его месте уже всю номенклатуру наизусть зазубрил, водя пальцем по строкам обширного указателя географических названий, занимающего весь второй том атласа. Кто угодно, только не Федька. Ему гораздо интереснее было пялиться на потуги друзей вспомнить хоть что-то на букву "у", чем использовать паузу для заполнения собственных пробелов, неминуемо приводящих его к поражению в популярной игре. Нет, тщеславию Рахманов вовсе не был чужд, просто ему куда больше нравилось наблюдать за чужими прорехами в образовании, нежели латать свои. Вот и теперь ехидный аутсайдер давился беззвучным смехом, глядя на страдальчески сморщенный лоб Антона Васильченко, пытающегося выудить из памяти город на букву "ж". Коварный очкарик Усович, назвавший предыдущим ходом французский Лимож, развесил губы от уха до уха, предвкушая вынос очередного бренного тела из священного пространства Великой Географической Игры. Наконец положенные полминуты истекли, и ход перешёл ко мне. Я, лишь пару секунд назад не помнивший ни черта, не задумываясь, назвал Житомир и отчалил в тихую гавань ожидания, где мне предстояло пребывать совсем не долго, учитывая лёгкость задачи Камиля (буква "р") и скорость Юрки. Спустя пять минут, когда и Тугушев отправился на скамью штрафников, я было успокоился, решив, что второго места с меня вполне хватит. Ещё через четверть часа заскучавшие друзья слиняли допивать лимонад. Ушёл даже наш судья, справедливо решив (и озвучив своё решение сварливым шёпотом), что в его услугах "эти два ботаника" больше не нуждаются. Я держался, и это было странно. Единственными двумя предметами, где я спокойно превосходил нашего классного умника, были английский и физкультура, да ещё, пожалуй, труды (где я мог хотя бы за молоток с нужного конца взяться). География никогда моим коньком не являлась. Все эти Копенгагены и Кейптауны соскальзывали с поверхности моей памяти, как голуби с лысой головы мраморного Ильича в ветреный день. Тут же откуда-то вспоминались вовсе уж экзотические Форталезы и Шибеники. Наконец Юрка устал от пулемётной скорости игры и начал задумываться на каждым новым ходом, тем более что я подкидывал ему задачки всё сложнее и сложнее. Он мне на "ч", я ему - "Череповец", он мне на "у", я - "Узункёпрю"! Вот хоть режьте меня, понять не могу, откуда я взял этот самый клятый "...прю", который Усович бросился было искать в атласе, пока не получил от меня по рукам. Позвали арбитра, тот нехотя припёрся, дожёвывая кекс с изюмом, сунулся было сальными руками листать тугушевское сокровище, был подвергнут обструкции и заменён другим судьёй, с чистыми руками и совестью, каковой (обладатель рук) и зафиксировал мою правоту, а невдолге и победу. На запах сенсации сбежалась возбуждённая публика. Нового триумфатора увили лавром и усыпали розовыми лепестками, в то время как низверженный прежний победитель тихо дотлевал от стыда в углу, униженный и презираемый всеми. Когда восторги и поздравления схлынули, Федька сказал:

- А может, ты, Тёма, после болезни гением заделался? Я читал, что люди с повреждением мозга на древних языках начинали говорить.

Народ дружно заржал. Рахмановская фраза "я читал" веселила почище нового райкинского монолога. Все начали хлопать Федьку по плечу и поздравлять его с началом карьеры литературного критика. Воспрянувший духом Усович посулил ему блестящее будущее и даже сравнил с Лихачёвым. Последнее сравнение пропало втуне; понять его и оценить мог только я, а именно мои мысли в тот момент были заняты совсем другим. Я думал, что Федька, может, и дурень неотёсанный, но версию выдал неожиданно годную. Одно дело по паутинам, будто на метро, от одной росистой станции к другой с комфортом и ветерком перемещаться, и совсем другое - получать что-то совершенно неосознанно. А если мой мозговой сожитель и убийца уже и впрямь начинает осваивать какие-то вегетативные процессы в моём организме, минуя сознание? Эдак я, чего доброго (а вернее, недоброго), скоро начну терять контроль над дыханием, пищеварением или что там ещё на бессознательном уровне у нас происходит. Пока что я быстро сообразил, что подселенец, включившись в игру вместо пинающего балду меня, перлюстрировал давно заархивированную библиотеку моих былых и весьма мимолётных воспоминаний (на судействе с каталогом атласа не только Федька сиживал), библиотеку, к пыльным страницам которой у моего ленивого сознания доступа не было никакого. А вот, допустим, завтра, ну, или через полгода, этот самозваный гений решит вместо спящего моего сознания, что для его нормального функционирования не хватает свежих парных мозгов (и хорошо ещё, если телячьих!)... Меня передёрнуло, и это характерное движение не ускользнуло от внимания одного из моих наименее наивных друзей.

- Ничего, - сказал мстительный Усович. - Привыкай к славе. Тебя ждёт цирк Барнума!

Призрак пилы Джигли (да, я уже посмотрел в энциклопедии, что это такое), приправленный видениями войлочных стен и смирительной рубашки, вновь замаячил пред моим воспалённым воображением. И тут меня что-то нехорошо так царапнуло, словно про забытый дома утюг вспомнил. Запах. Когда я подумал про мозги (телячьи, не свои), каким-то шальным сквознячком мимо меня потянуло некое тухловатое амбре, которое буквально час назад я уже имел несчастье поминать. Оставалось только вспомнить, в связи с чем. Ну да, старуха и гниловатые перспективы продления жизни. С большой неохотой, с мрачным нелюбопытством утончённого живописца, плетущегося смотреть на флорентийское кальчо исключительно в познавательных целях, я забросил паутинный спиннинг в тот затхлый чулан, о котором даже думать не хотел. Оказалось, не хотел совершенно справедливо. По всему выходило, что употребление в пищу некоторых сырых (и свежеизвлечённых) желез человеческого тела могло дать отсрочку смертного приговора для такого монстра, как я. И как та бабка, кстати. Я потом узнал, что это за железы и как называются требуемые для выживания вещества, а точнее, гормоны, до которых был так охоч колдовской сосед в моей голове. Но это было потом, а в тот момент я лишь твёрдо пообещал себе, что не стану продлевать свою жизнь таким чудовищным образом ни за что на свете. Должен существовать какой-то иной способ, и я просто-таки обязан его отыскать, как собираюсь во что бы то ни стало разыскать Лизу. В вонючем чулане, однако, кроме людоедских рецептов, больше ничего не обнаружилось. Оставалось ждать следующего сквозняка-суфлёра или начинать самостоятельные масштабные раскопки. Я выбрал второе. Но сначала мне предстояло научиться ладить с незваным соседом и начать перенимать его неординарные способности. Перенимать всерьёз.

Мёртвые суши. Павел Прасолов. 8 мая 1986 года. Саратов

Пробегая мимо втягивающейся на стадион колонны физкультурников, Панюта понял, что ждать Кнута уже смысла не имеет. Нет, опальный боксёр даже мысли не допускал, что кровавый кошмар ему лишь приснился. Обладая довольно ограниченным воображением, Пашка умел ценить любое эмоциональное событие своей жизни, под каким бы знаком оно ни происходило. Нужно было просто скорректировать своё поведение, опираясь на яркий опыт, плох тот был или хорош. Однако, чтобы внести изменения в жутких ход событий проклятого "двойного" дня, требовалось нечто большее, чем просто составить план действий. Длинный незнакомец явно сказал ему не всё, а недостаток информации, как гласил дворовый и спортивный пашкин опыт, мог погубить всё дело ещё на стадии планирования. И вот теперь Кнут не пришёл. Значило ли это, что он сказал всё, что хотел, и теперь ждёт действий Круглого? Зачем вообще было предупреждать его? Что такому человеку, как Кнут, надо от простого и незатейливого Панюты? Хотелось бы верить, что не в быки он его вербует, как это делал гнида Фред. В конце концов, Васька поймал Пашку на заботу о друге и (что там греха таить!) на бабки. Кнут же попросту спасал его жизнь и, возможно, жизнь глупой беременной Людки вместе с её будущим ребёнком. Спасал, покуда не требуя ничего взамен. Или требуя? Ведь не для одной же наглядности он позволил Пашке прожить черновой вариант дня своей возможной смерти? Может, это проверка такая?