Отморозки 2 Земляной Орлов (СИ)

И еще было странно, что про животных они спорили как-то очень сильно. Ольга сама видела, как Львов из кабинета командира вышел с каменным лицом и стиснутыми до белого кулаками. Анненков вслед за ним тоже вышел тучи мрачнее. И чего им сдались эти дикие бараны?..

Цесаревна еще поискала глазами - где там похожий на тяжелое каменное изваяние Глеб. Ей иногда казалось, что и сам он словно вытесан из тяжелого крепкого серого гранита. А вот Анненков - не такой. Он словно бы стальной клинок: гибкий, но прочный и такой же сильный и грозный... Да что это она, в самом-то деле?!! Зачем опять в мысли ее лезет, 'черный генерал'?!! Чего он?!!

Ольга обозлилась на себя, даже за руку себя ущипнула. Вот же привязался к ней этот атаман. Его так все в дивизии и зовут: 'атаман'. Даже нижние чины к нему обращаются не 'ваше превосходительство', а попросту. Например: 'Атаман, разрешите доложить'. Или: 'Атаман, там то-то и то-то...', 'Атаман тут надо...', а то и просто: 'Сделаем, атаман!' Так в армии не положено, хотя если посмотреть и подумать... Может быть, так и нужно? Георгиевская штурмовая так воюет, что с немцами от одного только названия этой дивизии нервические припадки случаются! Она вдруг вспомнила, как смешно задергался похожий на старого моржа вислоусый Гинденбург, когда нему в Зимнем дворце подошел Борис и, смерив его взглядом, поинтересовался: 'И как вам, генерал, русская зима? Скажите спасибо, что вы к нам не зимой в плен попали...'

Ольга представила себе, как по заснеженной русской дороге бредет толпа немцев в кургузых серо-голубых шинелях, а впереди мерно вышагивает, опираясь на стек, Гинденбург, подняв воротник и обмотав голову вместе с фуражкой каким-то странным клетчатым шарфом. И по обочинам едут казаки Анненкова с шашками наголо, а над дорогой метет и вьюжит...

Гинденбург с поднятым воротом брел перед ее глазами словно живой, и цесаревна невольно прыснула. А возглавляет колонну сам 'атаман' Борис, и ветер чуть треплет его смоляной чуб... ОПЯТЬ?!! Да что он все время лезет в ее мысли?! Сам он - муфлон! А еще - кулан! И дикая зебра!..

...Автомобиль фыркнул и остановился возле дома на Гороховой. Борис вышел и уверенно зашагал к подъезду. По какому-то странному стечению обстоятельств - а, может быть, вовсе и не странному, а вполне закономерному, основные контакты с царской семьей и ее ближайшим окружением легли на плечи Анненкова-Рябинина. Львов-Маркин как-то очень естественно стал основным контактером с РСДРП(б) и теперь уже не только напрямую общался с большевиками, находившимися в России, но и, по его же собственному выражению: 'активно пополнял полное собрание сочинений'. Это означало, что Глеб вступил в активную переписку с Лениным, обменялся с ним уже шестью письмами и сейчас лихорадочно писал седьмое, в котором яростно доказывал возможность построения социализма в одной, отдельно взятой стране.

В некотором смысле Анненков завидовал своему товарищу: Николай - собеседник скучный и не очень грамотный, так что рассказывать об их беседах и спорах с императором чаще всего просто нечего. Да и не интересно. Разговоры же с Распутиным носили скорее некий профессиональный, однобокий характер, а тяжеловесный крестьянский юмор сибиряка оказался еще и не всегда понятным, и всегда - плоским. А рассказы Львова о его диспутах с большевиками даже Сашенька Хаке слушала с открытым ртом: Глеб не только умен, но и рассказчик - первый класс. Так свои контакты с большевиками описывает, что ой! Борис невольно улыбнулся, вспомнив, как они вместе с Шурочкой хохотали до слез, до икоты, до колик в животе, слушая повествование о встрече генерала Львова с большевистской ячейкой Петрограда. Смешнее всего оказался тот факт, что в результате этой встречи собравшиеся единогласно утвердили Глеба руководителем Петроградской парторганизации, и только после голосования вдруг вспомнили, что так и не успели принять своего свежеизбранного главаря в члены РСДРП(б)...

Все еще улыбаясь, он вошел в квартиру Григория Ефимовича, и сразу же угодил в лапы хозяина, который ждал его в прихожей. То ли углядел в окно подъехавший автомобиль, то ли почувствовал его приближение своей необычной натурой...

- Здорово, генерал. Что-то ты меня забыл совсем. Не заходишь, к себе не зовешь. Обиделся на что?

- Дела, Гриша, дела, - отмахнулся Анненков. - Иной раз и присесть некогда. Слыхал, верно, про затею с Константинополем?

- Как не слыхать, - ухмыльнулся Распутин, - когда папашка всем только об этом и говорит! Оченно ему в Царьград на белом коне въехать охота, аж спасу нету.

- На белых конях иногда и на эшафот заезжают, - сухо обронил Борис и стиснул кулак.

- И так выходит, - кивнул Григорий Ефимович. - Бывает. Однако ж, я тя не про то звал покумекать. Проходи давай, - он широко махнул рукой и слегка поклонился, смешно закачав бородой. - Щас чайку сварганим, мадерки тяпнем да и покалякаем об том, об сем...

- ...Нет, Гриша, хоть режь ты меня, - Анненков глотнул чаю и отставил стакан в сторону. - Ни черта из этого не выйдет! Сколько раз уже говорено-переговорено. Сейчас мы войну выигрываем, а потом по долгам расплачиваться придется. Какой у Росси внешний долг? Миллиардов пятьдесят? Вот нам их и придется выплачивать. Значит, налоги увеличивать. А это народ, который и без того нищий, и экономику нашу дохлую, окончательно вгонит в коллапс...

- Куды? - приподнял лохматую бровь Распутин. - Куды вгонит? - Впрочем, он тут же засмеялся, хотя смех и был невеселый, - Ладно, ладно, не поясняй. Чай тоже по-непонятному гуторить могу. Ан папашка-то тоже не адивот. Он, вишь, какую штуку удумал: шас мы германца-то еще подопрем, а посля папашка хранцузам да англичанишкам - бац! Прямо в лоб: так, мол, и так, давайте-ка, драгоценные, маслом мазанные, сахарной крошкой обсыпанные, по-честному все делить! Кто больше воевал, тому больше и брать! Нам, стал быть, славян, проливы, и денег мешок, а вы уж остальное делите, как вам охота. А коли нет - он с кайзером легко мир, на условиях status quo подпишет. И его величество Вильгельм II легко отдаст Австро-Венгрию и Турцию с Болгарией России на растерзание, лишь бы ему никто не мешал Туманный Альбион и Третью Республику раздавить.

Борис в который раз поразился тому, как легко меняет 'старец Григорий' стиль разговора и лексикон, стоит лишь затронуть серьезную тему.

- И значит дальше воевать? - спросил он серьезно. - А народ-то уже от войны устал. По деревням, поди, уже не один десяток тысяч одноногих, да безруких с фронта вернули. А мужику Константинополь не нужен вовсе: он туда картошку продавать не повезет. И?..

- Дык мужичка-то папашка легко к себе привлечет, - Распутин снова напустил на себя простоватый вид, - 'Синюю бумажку' в зубы - мужик его на руках носить станет!

- Чего в зубы? - совершенно искренне изумился Анненков. - Пять рублей ?

- Э-э, нет, дружок ты мой разлюбезный, - рассмеялся Григорий Ефимович. -Пятишница - она просто 'синенькая'. А синяя бумажка - купчая на землю. Задумал папашка землю у наших толстосумов да всякой титулованной сволочи отобрать, да мужичкам и раздать. И синей бумажкой подкрепить. Все законно, и никто никогда не подкопается и не оспорит. И папашка станет истинным 'хозяином земли Русской', о как!

- Покойником он станет, - покачал головой Борис. - И ни ты, ни я его спасти не сможем. Не защитим. Против всего дворянства нам не выстоять... - Он закурил и хмыкнул, - Бл..., я тебя умнее считал.

- А я и есть умнее, - невесело усмехнулся Распутин. - Я все это папашке-то и обсказал, да только не верит он.

Он вздохнул и посмотрел на Анненкова. Тот пожал плечами и раздавил окурок в серебряной пепельнице:

- С царицей говорить не пробовал? Может, попробовать через нее воздействовать?

- Пробовал, - ответил Григорий Ефимович и качнул головой. - Не помогло. Маму-то напугать несложно, да только она, по слабости своей бабьей, донести ничего толком не может. Папашка ее обнял, погладил да и успокоил. Может, ты попробуешь?