Пятый всадник (СИ)

– Познакомься, секретарь профессора Бертини Лаура, – сказал по-английски Саня, встав с кресла. Я подумал, что правильнее было сделать это сразу, когда вошли, а не когда уже просидели здесь минут пять. Хотя, конечно, лучше поздно, чем никогда.

– Очень рад. Олег, – представился я, в свою очередь, поднявшись с кресла. Затем добавил по-итальянски, – очень приятно видеть такую красивую девушку в этих стенах.

Секретарша зарделась от удовольствия и смущенно поблагодарила. Тут зазвонил телефон на ее столе. Она взяла трубку и пригласила нас пройти в кабинет профессора. Саня открыл дверь, расположенную у стола секретарши и пропустил меня вперед.

Профессор Бертини представлял собой весьма колоритную фигуру лет семидесяти. Высокий, полный, с крупными чертами лица и небольшой бородкой без усов, он производил впечатление, скорее, прораба на стройке, чем профессора. Общее впечатление дополняли высокомерная осанка и громкий властный голос. В общем, его вид совершенно не вызывал ощущения, что перед тобой – интеллигент. Такое прозвище я ему сразу и дал – Прораб. Позже узнал, что он – выходец из крестьянской семьи, что многое объясняло.

Саня представил меня. Прораб, широко и приветливо улыбаясь, вышел из-за стола, сделав навстречу пару шагов, и подал руку. Моя ладонь совершенно утонула в его громадной пятерне.

– Олег, как у вас с английским? – спросил он по-английски.

– В принципе, неплохо, – ответил я на том же языке, но затем продолжил на итальянском, стараясь продемонстрировать как можно более правильное флорентийское произношение, – но предпочитаю общаться по-итальянски.

– О! – оценил ответ Бертини, – сколько уже в Италии?

– Полтора года.

– Неплохо, очень неплохо. А то у нас некоторые уже четыре года в Италии, а разговаривать, толком, так и не научились, – он метнул взгляд на стоявшего рядом Саню.

Саня покраснел. Мне стало стыдно перед своим товарищем за то, что я стал причиной его унижения. Насколько я знал, Саня за все годы, проведенные в стране, по большому счету, и не пытался учить язык. На работе все прекрасно говорили по-английски, а вне стен Университета он практически ни с кем не общался. А зачем напрягаться, когда нет стимула?

Прораб сказал моему другу, что он может быть свободен, причем, сделав это по-крестьянски прямолинейно, безо всякой дипломатии. Интеллигентный человек на его месте сказал бы что-нибудь вроде «я не буду отвлекать вас от важных дел». Саня, мне показалось, был рад покинуть этот кабинет.

Мы остались вдвоем с Прорабом, и он начал расспрашивать меня обо всем, что казалось образования и научной деятельности. Пока рассказывал о своей деятельности до момента увольнения из академического института, ничего врать необходимости не было. А дальше, согласно заготовленной еще вчера легенде, я должен был сказать, что работал на заводе технологом, никакой научной деятельности не вел, а занимался всякой рутиной – контроль технологических процессов, анализы продукции и сырья и тому подобная чепуха, никак не связанная с наукой. То есть, создать у собеседника представление о полной моей непригодности для той работы, которую он хотел мне предложить.

Но тут возникла идея, заставившая меня даже запнуться на полуслове. А что, если попробовать заинтересовать его ядерным синтезом? Нет, конечно, не «в лоб», а осторожно, исподволь. Какое-то время поработать, заслужить хорошую репутацию, потом уговорить поставить небольшой экспериментик, якобы, для статьи, а дальше затягивать все глубже и глубже. Пока ему самому не придет в голову мысль: «Черт! За это же можно нобелевку отхватить». И тогда он сам меня будет подгонять и вкладывать в эту тему любые средства.

Эта мысль заставила мгновенно перелопатить первоначальный план. Теперь я думал, что же такое говорить, чтобы Бертини, наоборот, захотел взять меня на работу. Так что работа на заводе отменялась. Пришлось быстро ворочать мозгами, чтобы придумать что-нибудь более или менее правдоподобное и, в то же время, способное его заинтересовать. Сказал, что пять лет работал в частной инновационной компании, где изучал воздействие ультразвука и сверхкоротких мощных импульсов на разные вещества. В принципе, не так уж я и врал.

Похоже, беседой Прораб остался доволен. При прощании бесцеремонно похлопал меня по плечу. Рука была крепкой, так что, при каждом хлопке меня чуть ли не кидало в сторону.

Через три дня мне позвонила его секретарша Лаура и пригласила приехать для оформления контракта.

Контракт был на год. Я решил, что этого срока должно хватить, чтобы понять – получится ли добиться своих целей, или нет. Если увижу, что все бесполезно, то и работа моя здесь не будет иметь никакого смысла.

В курс дела пришлось входить быстро, в темпе штурма. С одномерными спектрами ЯМР я и раньше имел дело и ориентировался в них неплохо. Но здесь работали с двухмерными, что было на порядок сложнее. Спасибо Сане – на первых порах здорово помог. Через месяц я уже мог разбираться в, казалось бы, беспорядочных нагромождениях пятен двухмерных спектров не хуже него самого.

Но все равно заниматься расшифровкой пространственного расположения аминокислот в молекулах каких-то там белков мне казалось мучительно тоскливо. Особенно после того, что я делал на Базе. В сравнении с ядерным синтезом, анабиозом и атомными взрывами то, чем мы занимались под руководством Прораба, казалось просто какой-то мышиной возней. Но пока приходилось терпеть. И я терпел и потихоньку набирал вес. Через полгода я уже считался чуть ли не корифеем в этой области.

Обидно было за Саню. Все годы, что он здесь работал, Саня считался высококлассным специалистом. Начальство его хвалило и ставило в пример. И теперь, похоже, ему стало казаться, что я начинаю оттеснять его, занимая заслуженное им место. Я это хорошо чувствовал по тому, как прежде теплые дружеские отношения между нами постепенно охладевали. Он уже не рвался ко мне на шашлыки и не приглашал к себе в гости. Кажется, он стал жалеть, что замолвил тогда за меня словечко. Мне хотелось сказать ему, чтобы он не беспокоился из-за такой ерунды, что все равно долго этим делом я заниматься не буду – или перейду на другую тему, или, вообще, свалю отсюда. Но не мог пока раскрыть своего секрета.

И вот после одного моего предложения, которое здорово повысило эффективность процесса расшифровки спектров, меня вызвал к себе в кабинет сам Прораб и начал расхваливать. Проработав почти девять месяцев в этом заведении, я успел хорошо познакомиться с тем стилем управления, который практиковал Бертини. Если он начинал кого-то хвалить, то делал это демонстративно – громко и публично. Одновременно с этим он так же демонстративно кого-то другого ругал. Не знаю, зачем ему это было нужно, но такая манера совершенно не способствовала нормальным отношениям в коллективе. Может, таким способом он предотвращал попытки создания альянсов против себя? Но я не мог себе представить, чтобы кто-то был способен покуситься на его место. Прораб имел здесь абсолютно непререкаемый авторитет. Хотя, возможно, я просто не был посвящен в местные «тайны мадридского двора», так как всегда старался держаться как можно дальше от всяких интриг.

И, слушая сейчас дифирамбы в свой адрес, я представил, как завтра Прораб будет повторять это же самое прилюдно в общей столовой. А потом станет, в своей обычной бесцеремонной манере, тыкать пальцем в Саню и мешать его с грязью. Отношения с моим другом, и без того уже достаточно натянутые, тогда станут откровенно враждебными. Естественно, мне этого совершенно не хотелось. Я решил, что настал тот самый момент, когда надо идти ва-банк. Или удастся уговорить Бертини бросить меня на тему ядерного синтеза, или, в противном случае, валить отсюда на хрен.

Подождав, когда словесный водопад восхвалений иссякнет, я сказал, что когда работал в частной исследовательской конторе, то наткнулся на один очень интересный эффект. И описал то, что наблюдается при прохождении узкого и мощного электрического импульса через пластинку дейтерида титана.