Сыны Всевышнего (СИ)

Андрей Константинович к тому моменту практически ничего уже не соображал, с трудом удерживая осознание на границе реальности. Вместе с роковой фигурой в чёрном растаял некий скрепляющий его личность стержень. Он отчётливо ощутил внутри себя пустоту и удивительное молчание. Как глупо за секунду до смерти осознать, что всю жизнь за голос своего рассудка принимал чужие команды. Нечто подобное ему уже доводилось чувствовать, когда он очнулся в больнице, ещё не до конца понимая, что все его связи с помощниками разорваны Бергером.

«Очень логично», – подумалось Рудневу. – «Я жил, чтобы выполнить свою задачу. Сейчас моя миссия будет завершена, и жизнь тоже – закончится». Уже совсем не понимая, что делает, он шагнул к Роману, взял его за руку и отдался на волю той силы, которая потянула его вниз.

Последнее, что он запомнил – это гневный огонь в глазах своего Повелителя – Руднев отчётливо ощущал теперь в Романе знакомую энергетику Господина в чёрном. А ещё тупую боль в сердце, которое безжалостно тянули вниз, словно оно было привязано к толстому канату.

====== Глава 84. Его будут звать Руди ======

– Откуда это недоразумение? – Радзинский не поверил своим глазам, увидев на покрывале котёнка. – Ко-оль! Это ты котёнка принёс? Ты же знаешь – я не могу завести никого! Я вечно в разъездах!

– Ни сном, ни духом, Викуся! – прижимая руки к сердцу, поспешно заверил друга Николай Николаевич, с любопытством выглядывая из-за его могучей спины.

Котёнок был такой крошечный, что весь целиком помещался на огромной ладони Викентия Сигизмундовича. Судя по тому, что глаза у него были синие и ещё не приобрели свой настоящий цвет, ему было не больше месяца. Цепляясь тоненькими коготками за шерстяное покрывало и проваливаясь в ложбинки между его складками, котёнок, едва его отпустили, бойко двинулся дальше исследовать кровать Радзинского. Его коротенький пока хвостик уверенно торчал кверху, как флагшток то исчезающего, то вновь появляющегося среди бурных волн кораблика.

– Кого-то он мне напоминает… – задумчиво пробормотал Викентий Сигизмундович, провожая внимательным взглядом чёрный пушистый комочек с удивительно гладкой, лоснящейся шёрсткой. – О-о-о! – вдруг хохотнул он. – Тебя будут звать Руди!

Аверин беззвучно рассмеялся, отлавливая отважного исследователя, уже готового было сверзиться на пол.

– А, может, оставим, Вик? Смотри, какой он хорошенький… – Николай Николаевич нежно провёл рукой по крохотной спинке и почесал зверька за плюшевым ушком.

– Я знаю, Никуся, что котята, щеночки, детёныши сумчатой крысы умиляют тебя одинаково. Но я бы хотел увидеть выражение твоего лица, когда он написает тебе на постель. – Радзинский взял у Аверина котёнка и перевернул его кверху животиком. – Мальчик ты хоть или девочка? – пробормотал он, пытаясь разглядеть признаки половой принадлежности внезапно обретённого питомца. Питомец вместо ответа с энтузиазмом набросился на длинные волосы Викентия Сигизмундовича.

– Мальчик – не видишь разве? – осторожно отцепив когтистые лапки от густой шевелюры Радзинского, Николай Николаевич забрал котёнка обратно и посадил себе за пазуху. – Надо ему молочка погреть. Интересно, он сможет пить из блюдечка?

– Я догадываюсь, кто нам устроил такой сюрприз, – зловеще протянул Радзинский своим волнующим бархатным голосом.

– Думаешь, Надежда? – весело фыркнул Николай Николаевич.

– Больше некому. Павлуша бы не посмел, Панарин бы себе забрал, а наш больной просто не в состоянии осуществить подобную операцию физически.

– Ты упускаешь ещё пару вариантов: его нам подбросили соседи – раз, и он пришёл сам – два. – Аверин направился было к двери, чтобы спуститься в кухню за молоком, но вдруг прошептал. – Спит. Уже.

Викентий Сигизмундович с интересом заглянул в вырез синего аверинского свитера и тихонько хмыкнул:

– Похоже, ты ему понравился. Интересно, а Руднев любит кошек?

– С ума сошёл? – Николай Николаевич сделал «страшные» глаза. – От них же шерсть повсюду. И запах… Знал бы ты, как я замучился его вещи каждый день стирать. Детским порошком! Потому что он без запаха. И отглаживать.

– Говорил я тебе сразу: давай позовём Надежду. Она бы делала всё это с огромным удовольствием.

– Вик, ну ты же сам понимаешь, что это не совсем удобно, – нахмурился Аверин. – Ему в первую очередь…

– Глупости! – упрямо пробасил Радзинский, выходя из комнаты. Николай Николаевич двинулся за ним следом.

– Не спишь? – негромко поинтересовался Викентий Сигизмундович, просовывая голову в соседнюю с аверинской дверь, куда в своё время так и не удосужился заглянуть Роман. А зря. Потому что это была комната хозяина, который в связи с последними событиями вынужден был переехать за стенку – к Николаю Николаевичу. В аверинскую комнату втиснули ещё одну кровать, а здесь поместили Руднева.

– Кто такой Киприан? – раздался слабый голос Андрея Константиновича – почти шёпот.

– Николенька, иконку принеси, – обернулся к Аверину Викентий Сигизмундович и шагнул через порог.

Руднев выглядел плохо. Очень плохо, если говорить правду. Он ужасно похудел, щёки ввалились, губы приобрели мертвенно-синий оттенок. Ресницы стали почему-то очень длинными. Или так казалось, потому что глаза Андрея Константиновича теперь практически постоянно были закрыты, и каждый мог рассмотреть эту прежде не слишком заметную деталь его внешнего облика.

– Вот, держи, – Радзинский вложил образок в исхудавшую руку Руднева.

Ресницы Андрея Константиновича дрогнули, блеснули его неожиданно яркие живые глаза.

– Что там у Вас? – внезапно спросил Руднев, отрывая взгляд от иконы и указывая на бугорок под аверинским свитером, который Николай Николаевич заботливо придерживал рукой.

Аверин улыбнулся и, отдав Радзинскому принесённую с собой книгу, осторожно вынул мирно спящего котёнка. И положил его Рудневу на грудь. Тот накрыл пушистый комочек ладонью и неожиданно попросил:

– Оставьте…

– Хорошо. Оставим, – покладисто согласился Викентий Сигизмундович, подвигая к изголовью кровати просторное, мягкое кожаное кресло. – Сейчас я тебе почитаю про Киприана. Или не надо?

– У Вас голос красивый, – криво усмехнулся Руднев. – Читайте.

– Никогда не знаешь, что в жизни пригодится, – ехидно хмыкнул Радзинский, с особым вкусным хрустом открывая книгу. – А был бы у меня визгливый или скрипучий голос, ты бы и слушать меня не захотел. Даже если бы я был способен поведать тебе все тайны мира.

– Не придумывайте, – почти одними губами ответил заметно уставший Руднев.

– «Житие священномученика Киприана, епископа Карфагенского и мученицы Иустины», – размеренно начал Викентий Сигизмундович.

– Боже мой! Опять мученики! Почему же они все – мученики? – еле слышно простонал Руднев.

– Потому что, Андрюшенька, идёт война, если ты до сих пор не заметил, – хмуро пробасил Радзинский. – И мы все здесь страдаем. Думаешь, Коля не мученик? Уж я-то прекрасно знаю, как его корёжит, едва он за порог ступает. Ему больно – понимаешь? Он весь одна сплошная рана. Истина не живёт в человеке без Любви. А если есть в тебе любовь – я сейчас настоящую любовь имею в виду – ты не сможешь равнодушно смотреть на зло, моральное уродство и несправедливость. И с радостью умрёшь, если будешь знать, что это даст миру хотя бы одну каплю святости.

– Кеш, – тихо остановил его Аверин. – Лучше читай.

– Никуся, не мешай мне просвещать молодого человека, – уже весело отозвался Викентий Сигизмундович. – Он искренне не понимает, какую пользу может принести свидетельствование об Истине смертью. Даже после того, как пересёкся с Кирюхой, который своей смертью совершил, по его понятиям, невозможное.

– Не надо, – Руднев болезненно сморщился. – Не надо о них…

– Хорошо-хорошо, Андрюшенька. – Радзинский сочувственно погладил Андрея Константиновича по голове, да так и оставил свою горячую руку у него на макушке, легонько перебирая узловатыми пальцами его гладкие чёрные волосы.

Читал он и вправду хорошо. И дело было не только в его волшебном голосе, но и в той особой интонации, которой невольно верилось. В той атмосфере, которая ощутимо сгущалась вокруг него, согревая, утешая и завораживая.