Сыны Всевышнего (СИ)

В машине Роман устроил ящик с диском на коленях и перевёл дух.

– А почему Панарин не сдал тебя, когда узнал о наших занятиях? Ведь он должен был, – полюбопытствовал Роман, пристёгиваясь.

– Потому что он мой друг, – желчно ответил Руднев, выруливая со стоянки.

– Здорово, – хмыкнул Роман. – Интересно, что скажет на это Радзинский, когда узнает… А у него должны будут возникнуть вопросы, когда он накроет нас на даче панаринской бабки.

– Не отвлекай меня, когда я за рулём, – раздражённо бросил Андрей Константинович и включил музыку – разумеется, это был джаз.

Они быстро оказались за городом. Тусклое пятно скрытого неплотными облаками солнца, похожего на запёкшийся желток, постоянно ныряло за деревьями, а потом снова неслось рядом с автомобилем, каждый раз неуловимо меняя направление.

– Как это на него похоже! – с умилением воскликнул Руднев, когда часа через два машина остановилась возле ветхой покосившейся избушки, окружённой корявыми яблонями, дикими зарослями малины и остатками неопределённого цвета забора.

– На «него» – это на Панарина? – уточнил Роман.

– Какой он тебе «Панарин»?! – возмутился господин адвокат. – Не зарывайся, Роман Аркадьич!

Роман скептически хмыкнул, но спора затевать не стал. По скрипучим ступенькам поднялся на крыльцо, нашарил в укромной щели над отсыревшим косяком тяжёлый кованый ключ и отворил дверь.

– О, Боже! – простонал Руднев, окидывая взглядом царящую внутри разруху. – Ну, Киса, ты мне за это ответишь!

– А почему, кстати, «Киса»? – рискнул спросить Роман.

– Классику надо читать, Роман Аркадьич, – язвительно процедил босс.

– А! Так, если он «Киса», ты, значит, «Господин Турецкоподданный»! – обрадовался Роман. – Два обаятельных авантюриста – мило…

– Надеюсь, твой голубоглазый приятель не заставит себя ждать, – игнорируя романово умиление, раздражённо пробормотал Руднев, брезгливо сталкивая концом трости пачку пожелтевших газет с единственного целого стула. То, что это было ошибкой, немедленно доказала взметнувшаяся в воздух мощная туча пыли. Андрей Константинович беспомощно замахал руками и нервно закашлялся. – Может, я лучше в машине подожду?

– Чего ты подождёшь? – снисходительно глянул на него Роман. – А на Бергера я бы на твоём месте слишком сильно не рассчитывал. Он чересчур правильный, поэтому обязательно попадётся, как пить дать. Так что доверься мне…

– Это меня и беспокоит. Прошлый раз, когда я доверился тебе, это закончилось моей смертью. И тогда ты тоже был бесконечно самоуверенным недоучившимся юнцом. Дежа вю…

– Я был магом, Руднев, – веско возразил Роман. – А вот ты, да – был глупым самовлюблённым мальчиком – не без способностей, этого я не стану отрицать – который не сумел выполнить простейших указаний. И твоя печальная тень сопровождала меня потом ещё долгие годы, пока я не нашёл способ искупить свою вину перед тобой.

– Отличный способ! Что и говорить! – скривился Руднев.

– Он ещё и недоволен! Хотел быть особенным и крутым? Как говорится, получите – распишитесь. В данный момент ты знаешь и умеешь больше, чем я! Что ещё тебя не устраивает?

В процессе этого диалога Роман тщательно вытирал влажными салфетками стул, и на полу соответственно росла горка грязных чёрно-серых комочков. Роман отпихнул их носком ботинка подальше и жестом пригласил Руднева сесть.

– Присаживайся, Андрей Константинович. – Заметив, как шеф страдальчески скривился, он великодушно предложил, – Ну, хочешь, я куртку свою постелю, раз уж ты такой капризный!

– Не надо, – поморщился тот. Вынув свой кипельно-белый носовой платок, Руднев расстелил его на сидении и только после этого рискнул опуститься на стул.

Роман прошёлся по дому, притащил откуда-то довольно крепкую табуретку, не особо церемонясь, смахнул громоздящуюся на столе рухлядь – какие-то банки, кружки и тряпки. С торжествующим возгласом зажёг свет: тусклую, укрытую старомодным абажуром, одинокую лампочку. Сразу стало уютно, как-то особенно остро ощутилась уединённость и покой этого места – не хватало только мирного пения чайника и потрескивания дров в печи. Руднев зябко повёл плечами: ох, не надо было вспоминать про огонь, может и не заметил бы, как здесь холодно и промозгло.

У окна стояла тихая старушка в платочке и приветливо улыбалась Андрею Константиновичу. «Как там внучок мой?» «Жив-здоров. Женился», – буркнул Руднев. Роман удивлённо покосился на него, потом в сторону окна и, понимающе хмыкнув, вернулся к своему занятию: на деревянном столе он вычерчивал мелом какую-то сложную фигуру.

– Руднев, мне понадобится твоя кровь, – бросил он через плечо, не отрываясь от своего занятия.

– Сколько угодно, – равнодушно ответил Андрей Константинович, но потом спохватился, – В пределах разумного, конечно…

Роман ухмыльнулся и достал из ящика диск. Дёрнув плечом, он, практически не дыша, положил проводник в центр нарисованной на столе фигуры. В мутном свете тусклой лампочки его лицо казалось нарисованным художником-импрессионистом: всё из резких, ломаных теней и тёплых, персикового цвета пятен – отсвет абажура. Скудость освещения сглаживала остроту его гордого профиля, но сильнее подчёркивала завораживающую глубину его чёрных глаз. Резким движением полоснув по ладони кинжалом, Роман уже привычным жестом провёл рукой по поверхности диска, оставляя на нём кровавый след. Проводник ожил и заиграл зловещим багровым светом.

– Не боишься? – вдруг дрогнул Андрей Константинович.

– Глупости. Смерти нет, Руднев. Но если что – прости. – Он поманил босса к себе. – Когда дам знак – капнешь своей крови на диск, – хрипло сказал он. – Всё понял? Тогда – поехали…

То, что Роман ждать его не стал, Бергер понял ещё в машине. И то, что сделал этот самоуверенный чернокнижник всё не так, тоже понял – сразу. Потому что внутри стало как-то пусто и холодно, и он перестал слышать своего безрассудного друга. Но едва он начал соскальзывать вслед за ним в плотную душную черноту, Николай Николаевич больно сжал его руку и, яростно сверкая своими стальными глазами, приказал зафиксировать внимание на поверхностных ощущениях тела. Перебирая деревянные бусины чёток, которые учитель вложил в его руку, Кирилл сосредоточенно изучал пальцами шероховатость тёплого живого материала, из которого они были выточены, нащупывал микроскопические трещинки на их гладких, отполированных многочисленными прикосновениями боках, ощущал холод металлических петелек, соединяющих их между собой.

Повторяя слова молитвы, он чувствовал, как тьма постепенно отступает, как сердце заполняется спокойной радостью и теплом, как вместе с размеренной пульсацией простых, но бесконечно великих слов всё его существо затапливает свет. Ещё одна яркая вспышка, и Кирилл увидел себя на берегу реки, маслянисто поблёскивающей в жарких полуденных лучах солнца.

Света было так много, что даже деревья практически не отбрасывали тени. Крепко сжав в руке миниатюрный крестик на чётках, Кирилл на мгновенье увидел то, о чём он никому не собирался когда-либо рассказывать впоследствии – светлый Лик, беспредельно мудрый, скорбный взгляд. Можно было смотреть в эти глаза бесконечно и одним только смотрением насытить свою душу невыразимым в своей грандиозности знанием. Но тут внимание его отвлёк резкий всплеск воды. Неловко спотыкаясь о камни, Кирилл спустился к реке и тут же – как был в ботинках и в одежде – кинулся в воду. Ему пришлось зайти туда почти по пояс. Подтаскивая к берегу безвольно обмякшее в его руках тело Романа, он старался не глядеть на его обожжённое лицо и почерневшие руки. Выбившись из сил, он бухнулся перед другом на колени прямо на мелководье и положил руку с чётками ему на грудь. В другой руке у него блеснул золотистый флакон. Отвинтив крышечку, Кирилл перевернул пузырёк над головой Романа, и сладко пахнущее карамелью масло полилось на искажённое болью лицо.

Кирилл молился почти неслышно, закрыв глаза и невесомо касаясь пальцами романова лба. Наконец, случилось то, чего он ждал: нежный, нездешний свет пролился с небес и окружил тело Романа ослепительно белым коконом. Целую вечность спустя, Роман приоткрыл глаза и вдруг резко закашлялся, выплёвывая воду. Кирилл помог ему сесть и, затаив дыхание, наблюдал, как тот оживает.