Музыкальный Дом (СИ)

Уилл никогда не видел эту комнату жилой, когда они с отцом еще жили в старом доме, она всегда была заперта. Став чуть постарше и научившись хоть немного справляться со своим даром, сразу после школы Уилл тайком пробирался через окно второго этажа и валялся на пыльной кровати, наблюдая из-под прикрытых ресниц, как мама расчесывалась у зеркала или переодевалась. Никакого стыда он не испытывал, тем более, что к тому времени он видел куда больше обнаженных женщин, чем обычный подросток. Ни на одну из них ему не хотелось смотреть, только на нее, Марту, его женщину по праву рождения. Тогда это были лишь отзвуки, сейчас же он будто сам находился в комнате. На самом деле.

Столик был завален духами, баночками с ароматными маслами для рук, помадами и загадочными флаконами. Рядом стояла яшмовая шкатулка с драгоценностями, которую Уилл никогда не видел — отец, видимо, продал ее сразу после смерти мамы. Или закопал. Крышку венчал раухтопаз теплого, медового оттенка, служа для Марты напоминанием о прошлой жизни — жизни, где у нее были роскошные вечерние платья, вышитые золотой нитью, изумрудные и сапфировые серьги, тяжелые на ушах, и где она пила шампанское в хрустальном бокале.

Когда они еще были счастливой семьей, каждое утро мама заворачивала шторы в узлы, чтобы в комнату проникало больше света. На стульчике лежала вязаная подушечка. Мама сидела над детской кроваткой, напевая на незнакомом языке колыбельную.

Уилл не помнил слова, лишь голос, его напевность и мелодию, застревающую в голове. Он сделал шаг ближе, и она дернулась от его движения. Покрасневшие глаза, руки с синими венам под бледной кожей, дрожащий, скачущий голос с легкой сонной хрипотцой. Когда Уилл касался отца, то никогда не слышал этой нежности и боли, будто ее сердце говорило с ним напрямую, рассказывая все секреты.

— Господи, — она прижала руки ко рту, на глазах выступили слезы. — Это ты.

Она поняла с первого взгляда, проверив колыбель и спящего малыша, а затем уставившись на Уилла.

— Это ты, — повторила она, рука безвольно соскользнула на колени, улыбка на ее лице расползлась сама собой. — Уилл.

Он почувствовал, как в груди защемило, а горло сжала чья-то невидимая рука. Уилл всю жизнь мечтал увидеть ее, узнать, задать тысячу и один вопрос: какой ее любимый цвет, чего она боится, кто подарил ей жемчужные сережки, откуда теплая шаль с запахом костра — теперь он знал, что от бабушки Эстер, которая помогла ей собраться в дорогу. За спиной Марты расстилалась история их рода — Лиама действительно забрали, но не ИРА, а английское правительство, чтобы бороться с террористами. Он завел другую семью и больше никогда не возвращался в Дублин, только дочь он назвал Мартой, как свое другое, оставленное дитя.

Поколения боли, одиночества и страданий. Еще до Саймона, давным-давно их предки вспахивали поля, мерзлую землю, растили овец и пили крепкое пойло. Их песни — отчаянно веселые, их колыбельные — тихие и печальные, музыка из трубок лилась пронзительным криком, взывающим к черствым душам ирландцев. Их женщин насиловали, их мужчин отправляли на войну, их род не сохранил имени, кровь кипела под зов, будто это он стоял на первой летней траве и ждал знака горна.

Мама смотрела на него во все глаза. Его женщина. Не Алана, не Эбигейл, а она — с распущенными темными волосами, чем длиннее, тем плавнее становились кудри, с полопавшейся кожей на пальцах от мытья полов, кожей, которую он хотел целовать. Никакой закон не обязывал родителей любить своих детей, но именно этой любви желал Уилл. Скажи она одно слово, и он бросился бы к ее ногам.

Она не сказал ему привет и не удивилась его появлению. Уилл смотрел на маму и знал, почему. Это он, тот день и миг, когда она решилась, его убить. Вот почему он здесь, будущее предрешено.

— Ты такой красивый, — она снова прикрыла рот рукой, смаргивая слезы.

А что еще она могла сказать? Она видела его впервые и ничего о нем не знала. Зато Уилл с каждой секундой видел все больше, будто черпая из чаши воду и постепенно насыщаясь. Как тяжело она рожала, от боли думала свихнется, а когда все закончилось, Уилл пнул ее крохотной ножкой на излете во внутреннюю сторону бедра. Сквозняк в больнице через открытые окна проникал между ее разведенных ног и остужал, утешал ее измученное, разгоряченное тело и пульсирующее нутро.

Она всегда боролась. Бабки поняли, кто она, как только они с мамой переступили порог дома с двумя чемоданами. Тот же взгляд белых, почти голубых глаз, прямая спина и насупленные брови. Марта словно постоянно несла щит и меч, готовая биться до конца. Страх ее не останавливал, боль ее не пугала, она шла, держась за мамину руку, и стоило увидеть двух бабок на лестнице нового дома, упрямо вздернула подбородок. О’Двайер не склоняют головы, они упрямы, как настоящие ирландцы, даже если они разбиты, лишены дома и не знают, что будут завтра есть и где спать, у них оставалась их честь и достоинство. Маленькая Марта несла их впереди: щит и меч, невидимые, но настоящие.

Не отступать, не сдаваться, а когда впереди тяжелое, но необходимое дело, не трусить, не перекладывая на других, а идти до конца. Даже если это дело — убить самое дорогое в своей жизни.

— Почему? — спросил Уилл, и мама отвернулась, не в силах выдержать его взгляд.

Ей не нужно было отвечать, он видел все сам. Нет такого будущего, где он счастлив. Нет и все. Не существует. Его или заберут местные люди в костюмах, или Уилл натворит столько ужасных вещей, что дорога ему в ад. Он еще только малыш, лежит в колыбели, и его руки уже обагрены кровью тех, кого он убьет и кому причинит зло. Тени стоят над ее малышом, тени его жертв, сотни, тысячи искалеченных душ. Или она может все это остановить, растворив его будущее в воде. Марта спасет его, ее малыш отправится в рай, где ему самое место. Она уже убийца и займет полагающееся ей место в адской пучине: займет его добровольно, с готовностью, зная, что будет страдать не зря. Щит и меч. Она никогда не сложит оружие. Уилл так же знал, что хотя лично ему жертва не нужна, она все равно на нее пойдет, потому что так видит этот мир. Это ее вселенная, и живет в ней только она.

Маленький Уилл уже подрос и неловко ходил, как маленький олененок. Ей всегда нравилось сравнивать его с олененком. Его маленькие ножки двигались быстро-быстро, он неловко размахивал руками для равновесия, голова еще слишком большая для тела на тонкой шейке. Накануне Марта просто взяла его за плечо, чтобы придержать от очередного падения — коленки итак все в царапинах, и увидела, как перережет ему горло, кровь будет на фартуке, на камнях дорожки, на лезвии ножа. Он умрет быстро.

Несколько секунд она думала, что ослепла от красного цвета, а когда открыла глаза, мир будто потускнел и краски исчезли. Следующие смерти Марта восприняла куда спокойнее. Ударить камнем, свернуть шею, выбросить из окна. Она видела его смерть раз за разом, пока она одевала, расчесывала, кормила маленького Уилла. Она окончательно решилась сегодня, пока смотрела, как сладко он спит в кроватке — нет смысла покупать новую, ему не пережить эту неделю.

Мама верила в Бога, а Уиллу не было до него никакого дела: особенно до его заповедей, которые Уилл нарушил и нарушит еще впереди. Мамы не было рядом, пока он рос, воспитывая в нем христианское терпение, веру и послушание. Ему не сдался рай, в котором не было места для его матери.

Если Библия права? Если Бог есть? Тот самый, который обрушивал церкви на своих верующих, тысячелетиями позволял рабство чернокожих, когда тот же Исход из Египта говорил об обратном — что он может и до определенного момента вмешивался в людские жизни. Такой Бог может катиться на все четыре стороны. Неисповедимый путь его смахивает на путь маньяка-садиста, одной стороной лица он любит и прощает любого, кто покаялся, другой же — дарует болезни детям и закрывает глаза на бесчинства, убийства и несправедливость. Двуликий Янус, бог начала и конца.

И придешь ты после смерти на суд и предстанешь перед Господом Богом. Кто он, чтобы судить? Может, это его нужно спросить — как смеет он создавать рак? Тиф и лебеди созданы одной рукой. Так чьи деяния должны быть оценены и взвешены? Этот Бог достоин уважения? Любви? За прекрасный мир, говорите, что вокруг нас? Так он мог быть гораздо лучше и без существа, которому поклоняются и чьим именем благословляют и карают. В любой момент он может наслать силы природы и уничтожить твой дом и забрать твоих близких. Ибо он — Монстр.