Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

В хрустальных песочных часах песок – звездный. Перемолотая пыль веков, мелкая и мягкая, пересыпается в чашу, и ветер поднимает ее, закручивает, вскидывает вверх и рассыпает во все стороны. Ветер – нездешний, странный, тот, что движет звезды и миры, ветер бесконечного космоса гуляет меж хрустальных стенок Ее песочных часов, и Хартанэ вдруг тает в этих песках, смеясь и улыбаясь…

Даэн хватала ртом воздух. Ее трясло, словно в лихорадке, а золото в глазах Мары втягивало ее все глубже и глубже. И вдруг…

Раз.

Два.

Три.

Даэн показалось, будто бы теперь она слышит Время. Настоящее, текучее и плавное время. Где-то в самом сердце мира оно медленно ворочало свои плавники, словно огромная рыба с сияющими глазами, и волны расходились во все стороны, задевая кромки облаков и заставляя огромные тучи плыть по небу. А потом весь мир вдруг стал белым.

Даже не белым – иным. Прозрачным, туманным, светлым – как тот самый туман, что устилал землю ранним утром. Сквозь эту пелену Даэн видела очертания комнаты, очертания Мары, облако ее темных волос и золотые ее глаза – вечные, древние, видевшие рождение мира. Откуда-то издалека раздался ее голос, хотя ведьма не размыкала губ.

- Что ты видишь?

- Я… я не знаю… - Даэн растерянно тряхнула головой, пытаясь согнать дымку – но ничего не произошло. Мир остался таким же туманным, - Все как в пелене…

- Не бойся, - в ее словах Птице почудилась улыбка, - Это лишь образы. То, что мы зовем языком видений. Так общаются духи – дети Бессмертного. Я покажу тебе его.

Даэн ощутила, как в груди зарождается огненная точка, наливающаяся светом и раскаленным пламенем. Дышать стало невероятно тяжело, будто воздух сгустился. Сердце внутри билось гулко, и Птица чувствовала его пульсацию в каждой частичке своего тела. А золотые глаза Мары, в которых таяло сияние, горели все ярче напротив, и остальной мир размывался, уходил куда-то за пределы этой комнаты, этого мига и этих жизней. Все стало каким-то… лишним. Кроме Ее глаз.

А потом вдруг Даэн увидела. Это было похоже на случайную мысль, яркую картинку, воспоминание – и одновременно не походило ни на что.

Это – мой Бог.

Небо, такое глубокое, что весь мир мог утонуть в нем, медленно поглотило и ее. Даэн ощутила себя маленькой звездочкой на этом небе – и самим небом. Она была в каждом туманном росчерке в темной синеве, в каждой золотой вспышке. Ощущение неземного восторга и счастья пронзило ее, поднявшись откуда-то снизу и прокатившись свежей волной до самой макушки, и Даэн чуть было не задохнулась, забыв, как дышать.

Он – это душа в теле и само тело, он – это пустота, из которой творится мир. Он – сила, поворачивающая колесо.

У Мары были глаза бога. Древние, невыносимо глубокие, золотые сияющие глаза. Она показывала Даэн настоящие чудеса, и Птица видела, как под руками ее бога, не имеющего ни имени, ни лица, рождается жизнь. Он не требовал жертв и подношений, не требовал поклонения – даже веры не требовал. Он просто существовал, творя узор мира, заплетая нити судеб в полотно дорог, и сейчас женщина чувствовала, что все живое тянется к нему, как молодые побеги тянутся к солнцу. И Хартанэ – тоже тот самый бог-без-имени. Бог-Ничто. Великое Ничто, рождающее все.

Дымка медленно опала, размылась, и глаза колдуньи снова погасли, наполнившись вечерней осенней серостью. Огонь в очаге стал тише, а малиновые уголья с золотой кромкой мерцали живыми драгоценностями. Тени стали глубже, как и плавность линий лица обычной земной женщины, которая только что была богом. Даэн поняла, что не может сдержать слез. Она часто заморгала, пытаясь скрыть это от ведьмы.

- Ох, Хартанэ… это ведь и правда… это правда так… - голос предательски дрожал. Даэн кляла себя на чем свет стоит. Глупая женщина, ну чего ты ревешь? В глазах Мары мелькнуло понимание, и ведьма, осторожно приблизившись к Птице, обняла ее. И руки у нее были добрыми. Еще добрее, чем у светлой Лаунэ, и еще теплее, чем руки погибшей матери.

А в следующий момент Даэн уже вцепилась пальцами в тонкие плечи и беззвучно рыдала, спрятав лицо на плече ведьмы. Та тихонько гладила ее по голове, закрывая руками от всех бед, от страха и темноты, что-то нежно приговаривая. Слов Птица разобрать не могла – но на то и не было нужды. Колдунья осторожно покачивала ее, зарывшись пальцами в густые локоны, баюкала, напевая песни на забытых языках, которых Даэн в жизни не слышала. Невероятный свет, шедший от Мары, был защитой – самой верной и надеждой, и вскоре Танцующая затихла, успокоившись и все так же крепко держась за ведьму. Внутри плескалась блаженная тишина и какая-то опустошенность – светлая и теплая. От кожи Мары пахло ранней осенью, сладостью желтеющих листьев и ветрами полей. Даэн дышала ею, глубоко, всей собой, навсегда запоминая этот аромат. Пускай бы время замерло, боги, пускай бы только она была здесь, вот такая, вот здесь… Со мной.

Когда огонь в очаге догорел, Даэн наконец открыла глаза, возвращаясь в реальность. Малиновые угли с золотыми кромками тлели, разбрасывая по полу цветные блики, мерцающие и переливающиеся. Птица лежала на груди у Мары, опустившейся на шкуры и глядящей куда-то в высокий каменный потолок. Под ладонью мерно билось сердце ведьмы, и Даэн подумалось, что звука чище и прекраснее она не слышала.

- Как же так получается, Мара? – голос был непривычно слабым, почти что беззвучным. Не шепот – отсутствие звука, - Как так получается, что сквозь столько верст и лет мы снова встретились?

- Не знаю, Даэн. Но я искренне благодарна небу за это, - тихо ответила Мара. Ее теплая ладонь лежала на голове Птицы, и той было удивительно спокойно сейчас.

Даэн тоже была благодарна – кому-то безымянному, глядящему на них сверху с доброй улыбкой. Он все знал. Он ведь правда все знал, вел их долгими дорогами друг к другу, заплетая их нити в цветной узор бесконечного полотна. Он дал им совсем немного времени, но и за это Птица готова была весь мир положить к его ногам.

- Расскажи мне, ведьма, - женщина, осторожно положив голову колдунье на плечо, прикрыла глаза и улыбнулась, - Расскажи о том, как лес пел тебе колыбельные.

Мара усмехнулась – Даэн не видела, но чувствовала. В мягком кольце ее рук было спокойно и уютно, и время, казалось, действительно замерло.

- Это не слишком интересная сказка. Пел себе и пел, до сих пор поет. Впрочем, коли хочешь…

Она говорила, и Даэн слушала ее голос, глубокий и мелодичный, наслаждаясь каждым звуком. Мара поведала ей о полянках, найденных ею в Гарварне еще тогда, когда их пути не пересекались даже. Рассказала о пещерах, где находился волшебный источник – Криница Бессмертного, как называла его сама ведьма; о Древе, под корни которого в Ночь Сна уходят дети лесов, чтоб спать в пустоте до самой весны. Рассказала о древних духах, живущих в дремучих чащах, о временах года, сменяющих друг друга там, в Гарварнских лесах. И время все-таки замерло.

…в северных угодьях полынь растет. А еще – игольник, вот та травка колючая, что всегда за подол цепляется, коли по лесу идешь. Там того добра много. Там есть чудесные деревья – громадные, старые-старые ясени с вывороченными корнями, из-под которых по весне ключи студеные бьют. И ежевики там столько, что изведешься собирать…

- Я бы отвела тебя туда однажды, Даэн, - тихо сказала ведьма, лениво пропуская через пальцы волосы Танцующей, - Однажды летом, через земляничные поляны. Чтоб солнце было теплым, и вечер – тихим, чтоб все золотилось на закате. Гарварна огненно-рыжая, когда солнце заходит, знаешь?

- Знаю. Стало быть, отведешь, колдунья, - Даэн приподнялась на локте – хотелось видеть лицо Мары. Та почему-то грустно улыбнулась.

- Да, пожалуй. Быть может, в другом обличье, или вовсе без него – но отведу. Только ты слушай внимательно ветра и гляди в сторону леса. Я постараюсь докричаться до тебя.

Даэн почему-то стало страшно и холодно. Будто бы вдруг Мару забрали от нее, спрятали, и никогда уже не вернут. Что-то было в словах ведьмы, что-то такое, что заставило сердце Даэн замереть.