Музыкальный Дом (СИ)

— Алана, которую я знал, никогда бы не связалась с ним. Если только вы не способствовали этому решению. — Они обменялись взглядами, словно над покерным столом. — Это ведь вы, да?

— Уилл, — Ганнибал облизнул губы, выгадывая несколько секунд, пока подбирал слова, — вы верите, что я мог заставить Алану сделать что-то против ее воли?

— Не против воли, нет. Я достаточно побыл на вашем месте, чтобы знать — вы можете быть очень убедительным. Многие сами не знают, на что способны в определенных ситуациях, а вы эти ситуации не только можете просчитать и организовать, но даже предсказать последствия. — Он вдруг понял, что эти слова относились не только к Алане, но и к нему самому. — Что вы видите во мне, доктор Лектер?

— Невероятный потенциал. Вы не понимаете своей ценности, Уилл, — его взгляд стал мягче, он действительно сожалел об этом. — Знаете скульптуру под названием «Клетка»? Она находится в городе Гренобль, во Франции. Хрупкий, высокий человек стоит в клетке на четырех тонких столбах.

— Намекаете на окружающих, зажавших меня в тесные рамки?

— Эта скульптура не о насилии или ограничении свободы, Уилл, она о внутреннем мире, чей уют иллюзорен, а прутья не защитят ни от одного серьезного толчка. О самообмане.

— Я не понимаю, к чему вы клоните.

— Не притворяйтесь, что вы глупее, чем есть на самом деле. Вы считаете, что ваш долг — защищать невинных. Но что такое невинность, Уилл? Отсутствие вины, или как подразумевается, незнание зла. Невинный существует вне понятий морали, безмятежен и ничего не знает о добродетели или пороке. Невинный открыт, простодушен, доверчив просто потому, что у него нет отрицательного опыта. А значит, это не достоинство, а лишь состояние «до». Состояние полного неведения до выбора и до получения знаний. Невинность — не залог добра. Она не означает, что человек не согрешит, она лишь указывает, что он еще пока не согрешил. — Лектер с любопыством склонил голову. — Так кого вы защищаете, Уилл? Их? Или себя от выбора?

Настала очередь Уилла молча стоять, уставившись в пол.

— Вы помните свою мать?

— При чем тут она?

— Вы говорили, что не встречали никого подобного мне. Я думаю, вы знаете, что это не так.

Невероятно, как много Лектер знал о его жизни. Отец действительно рассказывал, что мама выбрала его буквально из целой толпы поклонников. Она была красива: большие голубые глаза и длинные ресницы, которые она передала сыну. Многие боролись за ее сердце и были куда выгоднее обычного работяги из ирландского квартала Нового Орлеана, но Марта была непреклонна. Они поженились, переехали в пригород, жили просто, без излишеств, зато в полной гармонии. Затем родился Уилл, и все резко поменялось.

Марта начала плакать без причины, качая малютку на руках. Гарри списывал все на послеродовую депрессию, старался больше проводить времени дома, но все чаще подозревал, что дело было в самом мальчике. За день до инцидента Марта даже спросила его о том, правильно ли убить больное животное? Гарри вопрос не понравился, и на следующий день он вернулся раньше из-за того, что с самого утра душа была не на месте.

— Мне не нужен дар предвидения, чтобы утверждать — тебя годами мучил вопрос «что же она увидела», не так ли?

Фамильярное обращение Уилл пропустил мимо ушей. Ганнибал подошел ближе, его голос, вкрадчивый и нежный, как у любовника, нашептывал ему за спиной:

— Ты был невинен, Уилл, и она лишила тебя права выбора, не задумываясь. Ты поступаешь с людьми точно так же, беря за их поступки никому не нужную ответственность. Знаешь, что это за картина?

Уилл перевел взгляд на картину на стене кухни. Страница, вырванная прямо из старой книги с изображенным на берегу человеком, убегающим от медведя к бушующему морю. Знания пришли к нему, как по щелчку пальцев.

— Лист выполнен в технике медной гравюры из сборника иллюстраций, изданный Бойделлом в 1974 году. Рисунок сделал Джозеф Райт, гравёр — Сэмюэл Миддиман. Это оригинал, вы купили его на аукционе. Сцена из «Зимней сказки Шекспира».

— Жестокая судьба тебе велела

Стать палачом моей малютки бедной.

В Богемии немало диких мест,

Где слез ее никто и не услышит.

— Живи, цветок, родным хранимый небом!

Лежи здесь рядом с именем твоим

И с тем, что может обернуться счастьем,

Когда иначе не рассудят боги.

Уилл слышал звуки воды, бьющейся о скалы. Где бы ни стоял Ганнибал, погода в этой местности стремительно менялась: усилился ветер, принося с собой запах наступающей грозы. Тихое тиканье подсказало ему следующие строки, и он продолжил вместо Лектера:

— Ну, буря поднимается. Бедняжка,

За прегрешенья матери ты гибнешь.

В комнате потемнело, словно набежали тучи, и вернулся грохот за стенами. Он уже слышал его, когда в дом пришел Франклин, но только в этот раз он точно знал, что это были звуки погружения. Его погружения. Как в батискафе, он опускался на самое дно, толщи воды давили на железо, вызывая скрежет. Какие твари водились в темной глубине?

Уилл медленно обернулся, и вместо Ганнибала рядом с ним возвышалось странное существо: с темной, глянцевой кожей, белыми белками глаз, длинными руками и ногами и впалым животом. Один в один как статуя голодающего Шакьямуни Будды, который постился в поисках ответа на вопрос о человеческих страданиях, а затем прозрел.

«Будда» — тот, кто пробудился.

— Что ты видишь, Уилл? — спросило оно, склонив рогатую голову.

Мышцы черного лица, как гипсовая маска, не могли шевельнуться даже при всем желании. Комната вокруг стала напоминать пещеру, свет за окном казался ярче, почти слепящим, зато внутри дома как будто сами стены закутались в тени. Наверное, свет кажется таким же прекрасным из-под толщи воды, играя и преломляясь на поверхности.

— Тебя.

— Ты выглядишь напуганным.

— Я… — Уилл сглотнул, задрав голову, — тебя не боюсь. Хотя должен. С тех пор как я пришел в этот дом, все стало каким-то странным. Я смотрю на мир через твою призму, и все кругом как в кривых зеркалах. Красота мира стала ярче, уродство — непростительнее. Внушает ужас.

— Мир или я?

— Оба.

Существо протянуло к нему руку. Оно не выглядело плодом его фантазии: Уилл мог разглядеть каждую мышцу, оплетающую худые ребра, блеск тонкой кожи, прилипшей к позвоночнику там, где у обычных людей был кишечник, желудок, почки и печень — вся та теплая требуха, которой не прочь полакомиться дикие животные. От волнения Уилл дышал быстро, перебегая взглядом с руки на безучастное лицо.

Как Фредди Лаундс всего полчаса назад, он боялся, но любопытство и трепет пересилили. Закрыв глаза, Уилл позволил призрачной ладони дотронуться до его лба словно в благословении.

— Ты потерял свою семью, и новая связь может образоваться лишь с теми, кто твоего вида. Обычные люди не подойдут, ты сам знаешь. Ты отличаешься от них, Уилл, как пастушья собака отличается от стада овец. Ты можешь загрызть любую из них, но самая желанная твоя добыча — это волки, охотящиеся на это стадо. Как думаешь, к какому виду относится Эбигейл?

Уилл распахнул глаза, Ганнибал стоял совсем рядом, внимательно наблюдая за ним с легкой улыбкой на губах.

— Она не родилась хищником, ее такой сделали.

— Ее кровь и тело — кровь и тело хищника, она была воспитана одним из них, рано или поздно она будет готова к охоте. Уже готова. Тебе не изменить ее природу, но ты можешь помочь ей выжить.

— Я — не ее отец и не собираюсь им быть. Джек прав, хватит с Эби одного психа.

— Как думаешь, ее отец убивал до этого?

Уилл попытался вспомнить его отпечаток на Эбигейл.

— Скорее всего. Может, не таким способом, не с такой выборкой девушек, может, вообще не девушек, кто знает.

— Он годами забирал жизни, а затем дал одной рождение. Настоящее чудо. Когда становишься родителем, неизбежно меняешься, и связь между творцом и созданием — одна из самых крепких на земле.

— Я — не ее отец, — повторил Уилл.

— Но, сам того не желая, ты занял его место. И это тоже изменило тебя, теперь ты чувствуешь ответственность. Я понимаю, когда-то и я взял под ответственность младшую сестру. Ей было всего три года, когда наши родители умерли.