Сыны Всевышнего (СИ)

– Нет-нет, – поспешно вскочил со своего места Бергер. – Я пойду…

– Стоять! – Радзинский ловко перехватил его на полпути к двери. – Сочельник, – понимающе покивал он, оттесняя его обратно к столу. – До первой звезды нельзя…

– Но ведь, правда, нельзя! День строгого поста, – слабо отбивался Кирилл.

– Кирюнечка, ты ведь уже причастился утром? Так? И тебе предстоит всю ночь обмирать от страха на клиросе под безжалостным взглядом самого строгого и взыскательного регента на свете…

– Я не для себя стараюсь, – поспешил уточнить господин адвокат.

– Никто не спорит, – отмахнулся Радзинский, снова отлавливая пытающегося скрыться Кирилла. – Ты просто обязан, Кира, как следует подкрепиться! Кроме того – ты совершаешь преступление по отношению к своему растущему организму, лишая его необходимого питания…

– Ничего я его не лишаю! А если Вы позовёте Шойфета, как сейчас подумали, я с Вами неделю разговаривать не буду!

– Зачем звать это чудовище? – с готовностью согласился Радзинский. – Я с тобой и без него справлюсь!

– Интересно, как? – с вызовом поинтересовался Бергер, испуганно косясь на деда.

– У меня есть секретное оружие. Voila! – он с видом фокусника взмахнул рукой в сторону двери, которая тут же открылась, впустив хмурого Николая Николаевича.

– Кто здесь мучает ребёнка? – строго спросил он, сверкнув стальным взором.

– Колюня, этот твой ребёнок отказывается обедать! – тут же пожаловался Викентий Сигизмундович. – Пост, говорит…

– Кира! – сдержанно ужаснулся Аверин. – От кого угодно я такого ожидал, только не от тебя! – Смерив осуждающим взглядом сбитого с толку Кирилла, он подошёл к столу и жестом велел мальчику сесть. – Соблюдать формальные требования церковного устава проще всего. – Он кивнул Радзинскому и тот с довольной усмешкой принялся накрывать на стол. – И, поскольку огромное количество людей на большее не способны, они настойчиво подменяют подлинное христианское делание внешним благочестием, которое не приносит им никакого результата, зато подкармливает их самомнение и поглощает почти всю их энергию, делая практически недосягаемыми для них реальные плоды духовной жизни. Достичь смирения, или прослыть постником – что бы ты выбрал?

– Смирение, конечно, – вздохнул Кирилл, уже отлично понимая, к чему клонит учитель.

– Ну, тогда смиряйся и ешь, – припечатал Аверин.

– Я знаю, что ты любишь рассольник, – нежнейшим бархатистым голосом пропел Радзинский, ставя перед Бергером тарелку. – Кушай, деточка. – Он ласково погладил Кирилла по голове. – И пирожок возьми.

– Спасибо, – обречённо проговорил Кирилл, мужественно берясь за ложку.

– Аплодирую, стоя, – усмехнулся Руднев, в свою очередь принимая из рук Радзинского тарелку.

– Приятного аппетита, господа, – вежливо улыбнулся между тем Николай Николаевич, вставая. Радзинский подозрительно сощурился, замерев с половником и третьей – пока ещё пустой – тарелкой в руках. – С вашего позволения я Вас покину – дела… – С этими словами Аверин взял из вазы красивое румяное яблоко и, предварительно послав Радзинскому страстный воздушный поцелуй, с вызывающим хрустом надкусил плод и быстро вышел из комнаты.

Бергер неприлично громко фыркнул в тарелку, а Андрей Константинович сдержанно прикусил губу и стрельнул любопытным взглядом в сторону Радзинского.

Тот, усмехаясь, задумчиво покачал головой, достал из кармана мобильник и набрал какое-то короткое сообщение. Неизвестно, что уж он там написал своему норовистому другу, но за стол Викентий Сигизмундович сел в отличном настроении.

Клубы пара и несущиеся наперегонки снежинки в ярком свете фар. Два тонких силуэта – мужской и женский – замерли, соприкоснувшись лбами. Руднев улыбается. Наденька немного смущена, но бесконечно счастлива. О чём они говорят, не слышно, да Роману это и не интересно. Он снова переводит взгляд на Бергера, который стоит перед ним с каким-то виноватым и жалким видом. На его волосах сверкает-переливается снег.

– Ну, пока, Ром, – говорит он в который раз и заботливо запахивает на нём куртку, щёлкая кнопкой воротника. – Чего ты расстёгнутый выскочил?

– Ты ещё спроси, не страшно ли мне одному оставаться! Я тебя просто растерзаю тогда, – предупреждает Роман.

– Не надо меня… терзать, – подавляя смешок, уже весело отвечает Бергер. – Я и так вернусь не слишком целым, – он выразительно кивает в сторону Руднева.

– Не беспокойся, – усмехается Роман. – Я с ним поговорил.

– Ну, если так… – Глаза Бергера сияют неземным светом даже в темноте. Он делает шаг вперёд и крепко обнимает товарища. – Ну, пока, Ром, – шепчет он.

– Ты это уже говорил, – у Романа отчего-то срывается голос. Он похлопывает Бергера по спине, потом подталкивает его к машине. – Иди уже…

Кирилл уходит, постоянно оглядываясь и периодически балансируя, чтобы не упасть, на скользкой дорожке. Открыв дверцу, он оборачивается и взмахивает рукой. И тут мозг Романа пронзает догадка. Кричать вслед уже глупо, поэтому он обращается к Бергеру мысленно: «Ты что-то знаешь? Ты поэтому как перед смертью прощаешься?». Некоторое время в голове тишина, потом раздаётся осторожный голос Бергера: «Ничего страшного, Ром. Я об этом… позаботился…».

Стрелки часов приближаются к полуночи. Яркий свет настольной лампы отражается в распахнутых стеклянных дверцах книжного шкафа. Роман с интересом перебирает задвинутые во второй ряд потрёпанные брошюрки перестроечных времён: биоэнергетика, рейки, шиацу. Незнакомые имена, непонятные реалии советской эпохи…

После скупого бергеровского «ничего страшного» Роман решил провести эту ночь в комнате Радзинского. Хотя более защищённым он, как ни странно, чувствовал себя за стенкой – у Николая Николаевича. Но бодрящая, авантюрная энергетика Викентия Сигизмундовича была ему сейчас нужнее, чем ласковое тепло и покой аверинской спальни.

Неожиданно на пол выскользнул пачка фотографий и рассыпалась веером. Роман собрал их и бухнулся в просторное кресло Радзинского. Первый же беглый осмотр заставил его усмехнуться: ну конечно, чьи же ещё снимки должен бережно хранить Викентий Сигизмундович – разумеется, аверинские!

Вот чёрно-белое фото: юный Николай Николаевич в костюме при галстуке стоит на трибуне – светлые волосы упали на лоб, тень от ресниц на щеках – похоже, заглядывает в черновик своей речи. Роман сразу услышал характерную акустику небольшого зала, увидел лица скучающих там людей. Наверное, уже лето, или такой жаркий май – все окна открыты, большинство присутствующих одеты легко и безо всякого официоза. Роман уловил слово «диссовет». Ясно. Это фотография с первой аверинской защиты…

А вот цветная фотография. Неужто это Радзинский?! Герой-любовник из голливудского кинофильма – ни больше, ни меньше! Красавец! Сверкает улыбкой на ступеньках какого-то беломраморного восточного дворца, щедро залитых солнцем и осенённых потрясающей голубизны небом. И кто же это рядом с ним? Ну, само собой, Аверин, который, запрокинув голову, беззаботно смеётся, демонстрируя миру все свои тридцать два белоснежных зуба. Ну почему этот человек никогда не смотрит в камеру?!!

Ладно… Снято где-то заграницей. Иран? Ирак? Деловая поездка. Для Радзинского стопроцентно. Аверин попал туда как-то «по блату», за компанию…

А на этой фотографии Николай Николаевич, опершись на перила, вдохновенно смотрит куда-то вдаль: ветер треплет его светлые волосы, вокруг расстилается водная гладь… Но это не морской круиз – Роман сразу почувствовал явственный запах речной воды. Это вообще не туристическая поездка. На этом теплоходе проходит какой-то конгресс, конференция – что-то в этом роде… О! Да тут полно «своих»! Все вперемешку: маги и эзотерики, ведьмы и целители. Мероприятие с размахом!

Только Роман начал входить во вкус, выходя через Аверина на тех, кто контактировал с ним в рамках этого необычного «проекта», как в комнате ощутимо потянуло каким-то потусторонним, могильным холодом, и перед Романом возникла знакомая фигура Господина в чёрном – (какая трогательная привязанность к внешности почившего фантома!).