Дикая охота. Полотно дорог (СИ)

- Пойдешь со мной, а, Меред? – ее глаза блеснули искрами, ехидная улыбка на до боли любимом лице полыхнула ярче летних звезд, и Меред поняла, что больше тянуть не может.

- Я пойду за тобой куда угодно, как и всегда, - хрипло шепнула она, глядя голодным волком прямо ей в глаза, и улыбка слетела с уст Атеа, словно ее и не было, - Как была готова идти за тобой с тех самых пор, когда ты впервые подошла ко мне.

Она плавным движением опустилась к ее ногам, глядя на Лебедя снизу вверх с какой-то безумной мольбой, с неозвученной просьбой, которая так глухо и мощно колотилась в ее сердце. Атеа замерла, и в ее золотых кудрях путался свет, и она сейчас была прекраснее, чем все богини мира, и дороже, чем все сокровища в небесных закромах. Меред подалась к ней, жмурясь от страха, и выдохнула ей в лицо.

- Поцелуй меня.

И ведь когда-то давным-давно так уже было.

Вся Гильдия гуляла в Птичьем Городке на летней ярмарке, и до Келерийского Замка едва-едва долетала музыка, подхваченная теплым ветром, словно шелковая лента. Лишь в одной келье горел свет в столь поздний час – да слышался перезвон девичьего смеха.

До них никому дела не было. Они сбежали ото всех вдвоем, дождавшись, пока Рима и Шиска уйдут вместе со всеми смотреть скоморошьи пляски да есть сладкие яблоки в меду, а сами заперлись в своей келье, прихватив с кухни початый бутылек с чем-то крепким, горьким и дурманящим. Меред чувствовала себя так, словно тренировочной дубиной по голове огрели, но ей было плевать – они лежали на одной кровати, заливаясь смехом, и кожей она ощущала тепло разгоряченного девичьего тела, и ее руки щекотали мягкие кудри, и напротив были блестящие глаза и алые, влажно поблескивающие губы. Сейчас Атеа была нестерпимо хороша, и Меред так хотелось смотреть на нее, смотреть еще, и еще, и еще…

Атеа распустила ворот форменной рубахи, и Меред видела такую манящую ложбинку в ее вырезе, которую хотелось целовать – но это было слишком запретно. Меред никогда такого не делала, Меред не знала, как, и оставалось только любоваться ею, каждую секунду умирая от этой сладкой пытки.

Потом стало совсем нестерпимо – Атеа придвинулась совсем близко, и Меред ощущала жар ее дыхания на своих щеках. Все случилось неожиданно для нее самой: она прижала хрупкую девушку к постели, утопая в ее медовых глазах, нависая над ней, и выдохнула ей в губы:

- Поцелуй меня.

Глаза напротив были шалыми, а губы оказались мягкими и горячими. Атеа целовала жадно, и Меред не понимала, что происходит, не понимала, что делает, но все растворилось где-то за гранью реальности, а ей вдруг стало так горячо… Ее ладонь уже гладила под тканью рубахи плоский живот с твердым рельефом мышц, когда издалека послышались звонкие голоса – знакомые, а от того ненавистные. Меред метнулась в сторону, усаживаясь на свою кровать и утыкаясь взглядом в пол, чтоб птенцы, вошедшие в их келью, ничего не заподозрили. Щеки горели огнем, и весь вечер она ощущала на себе взгляд хищника – хищника с золотыми волосами, который беззаботно щебетал вместе с девчонками, подливал им меда в кубки и вел себя так, словно ничего и не произошло.

На следующий день она тоже вела себя так, словно того сладостного мига не было. И все последующие дни – так же. А потом все забылось, заплелось и поросло быльем, и сама Меред позабыла о том вечере, и уже и не знала, был ли он вовсе.

Сейчас внутри гулко и как-то отрывисто стучало сердце, и Меред ждала, каждой своей частичкой ждала – оплеухи или теплой руки, что уж там пошлет Богиня. Тонкие теплые пальцы коснулись ее щек, а затем мягкие губы невесомым касанием обожгли кожу. Атеа поцеловала ее в лоб.

Когда ощущение прикосновения исчезло, Меред дернулась, заморгав и не понимая. Атеа смотрела на нее – но совсем иначе, совсем не так, как смотрела на других. Птица впервые видела в этих глазах не насмешку – но мягкое тепло, ласковую тихую любовь, и – почти что – грусть.

- Ты… ты не хочешь? – вопрос прозвучал по-детски, но слова резали глотку так, словно Меред стекло глотала. Почему? Что не так, королевна? Чем я хуже их?.. Мысли вертелись в голове, словно мельничные лопасти в бурю, но ни одну из них девушка не озвучила, лишь жадно глядя на женщину, которую она любила всю жизнь. Атеа наклонилась к ней, и Меред вдруг ощутила, как Дар Хартанэ разгорается в груди маленьким солнышком.

- Меред, - мягко молвила Атеа, и все внутри затрепетало и сжалось, - Послушай. Ты слишком дорога мне, чтобы… чтобы вот так. Я люблю тебя.

Меред моргнула. Смысл слов Атеа доходил до нее, словно через толщу облаков, что не пропускали ни лучика света, и понять девушку она почему-то не могла.

- Если так… если любишь – почему нет? Почему?

Как ни старалась она, а горечь все же просочилась сквозь ее слова, и Меред опустила голову, по привычке отводя взгляд, как и всегда. Все те же теплые руки поймали ее подбородок и приподняли лицо, заставляя ее смотреть в глаза Атеа.

Она улыбалась. Не так, как всегда, без ехидства и насмешки, без вечного своего презрения к миру – просто улыбалась, и Меред ощутила, как щеки обжигают слезы. На нее сейчас невозможно было смотреть. Прекрасная моя. Светлая моя.

- Именно потому, что действительно люблю, - она выпрямилась, все так же глядя в глаза Меред, и девушке вдруг захотелось прижаться лбом к ее маленьким ступням, исцеловать их – каждый пальчик, каждую впадинку, каждый изгиб. Атеа мягко погладила ее по щеке, стирая слезинку с кожи, - Ты поймешь это однажды, Меред. То, что меж нами, и есть любовь. Настоящая, не знающая предательств и глупых нелепых ссор по пустякам, не знающая границ. Это ведь совсем не дружба – это любовь, которая может быть меж двумя родными до самого донышка людьми, - она отстранилась, светлая и золотистая, воздушная – будто весенний ветерок, и Меред ощутила, как волны боли опадают, затихают и наконец растворяются в безвременной пустоте, - Я не та, кто сможет разделить с тобой ложе. Я не та, кого ты назовешь своей нареченной. Зато мой дом – твой навеки, за тебя я встану горой, как и ты за меня. Я дала тебе всю свою любовь, которую только могла дать. Не проси меня о большем – большего и нет.

Меред смотрела на нее во все глаза, а Атеа медленно опускалась на колени перед ней, улыбаясь ей и находя ее ладони.

- А как же все… - она не сумела вымолвить то, что назойливым колоколом стучало в голове, но того и не потребовалось: Атеа мягко качнула головой.

- Плевала я на всех, Меред, если честно. Я не верю в сказочное «долго и счастливо». Долго и счастливо не бывает. Бывает коротко и хорошо, бывает как угодно – но только не так, как в балладах и песнях. Я верю в то, что нам с тобой дано великое счастье – знать друг друга до скончанья времен. Богиня вряд ли может одарить нас большим – но я бесконечно благодарна ей за этот дар, Меред. Бесконечно.

С каждым словом сердце Меред болезненно билось о грудную клетку – и с каждым словом оно затихало в этих ласковых и теплых руках. Она видела, как все вокруг становится светлее, легче, как с камней вокруг сходит серая их кожа, обнажая душу, мерцающую эльфийским стеклом. И все вдруг стало таким простым, и она вдруг осознала, что Атеа, ее сумасшедшая Атеа с ветром в дурной голове, права. Что она – вот такая, и иной быть не может, и иную она никогда бы не полюбила. И что обладать ею и любить ее – это совсем иные вещи.

И, покрывая кроткими поцелуями ее ладони, Меред наконец-то поняла, что действительно любит ее.

Потом было еще вино, которое вдруг оказалось сладким и приятным.

За тебя, любимая. Меред осушила бокал до дна, наслаждаясь летним вкусом, горечью полевых цветов и терпкостью налитой солнцем ежевики. В комнате пахло андарской степью и северными склонами, поросшими вереском и полынью, в комнате пахло ею, и она говорила, без конца говорила, вспоминая самые забавные и нелепые случаи в их жизни, и Меред смеялась, любуясь такими красивыми чертами бесконечно родного лица.

Потом Меред пела, на ходу заплетая слова, глядя ей прямо в глаза, и знала, что эта песня – о ней. Как и все песни, как и все стихи, как и все строки, коими были исписаны страницы ее ветхой тетради и страницы ее собственной души. Атеа смотрела, слушала так внимательно, а потом долго-долго молчала, хмуря тонкие брови – как и всегда.