Дикое поле

о ночам удавалось только первые десять суток. Затем прекратились и ночные заморозки, и Девлет-Гирей, дабы не мучить воинов понапрасну, разрешил двигаться днем. Если только это можно было назвать движением: глина налипала на колеса в таких количествах, что в крутящемся коме грязи узнать изделие человеческих рук было совершенно невозможно. Лошади сами не могли поднять ног из-за налипающих на них глиняных "башмаков" - не то что волочь что-либо за собой. С помощью связанных вместе вожжей и длинных веревок в каждую кибитку впрягали по четыре-пять коней, в упряжках оказались все заводные, запасные и прочие кони, но даже в такой дурной упряжи обоз тащился в несколько раз медленнее обычного пешего человека. При попытках ступить на землю сапоги степняков едва ли не в миг отрастали такими же бурыми комьями, да так, что потом у них не хватало сил забраться назад в седло. Мурзы уже начинали думать о том, чтобы бросить к шайтану все свои красивые шатры, ковры и припасы, махнуть рукой на набег и выбираться назад, к родным кочевьям, если это только возможно. Татары, при виде того, как их; кони останавливаются, завязнув выше колена в грязи, и просто отказываются сдвинуться с места, не в силах поднять ног, спускались с седел и обреченно садились рядом.

Среди всего этого отчаяния бродил огромный русский в своей мятой кирасе, с бьющим по ногам мечом - его кобыла тоже отказывалась поднимать ноги, и он шел пешком, волоча на ногах пудовые комья, но совершенно не обращая на них внимания.

- Давайте, двигайтесь! - Он то наваливался плечом на окончательно засевшую кибитку, проталкивая ее на несколько шагов вперед, то нахлестывал вставшую посреди дороги лошадь - Не спать. Двигайтесь, двигайтесь.

- Это шайтан? - не выдержал один из воинов.

-- Он хочет утопить нас! Заманить и утопить в грязи.

- Не пойдем! Не пойдем дальше, - поддержали его товарищи.

- Кто не пойдет? - Тирц ухватил одного из крикунов и рванул к себе, едва не выдернув из седла. - Кто сказал: не пойдет?!

Позади послышался характерный шелест выдергиваемой из ножен стали, и Тирц качнулся в сторону, перехватывая татарина за пояс, и перекинул через себя, подныривая вперед.

Клинок, который предназначался его голове, рассек ватный халат бунтовщика, глубоко погрузившись в тело, а русский, перехватывая кисть у самой рукояти сабли, качнулся в обратную сторону, одновременно поворачивая весь корпус вправо. Татарин остро взвизгнул, вылетая из седла, вскочил, с изумлением глядя на свою скрючившуюся из-за разрыва сухожилия руку.

- Кто еще хочет повернуть, уроды? Ну?! - Менги-нукер, раскинув руки, повернулся из стороны в сторону. - И запомните, трусливые шакалы: степь одинакова везде! Мы десять дней в пути. Повернете назад - успеете сдохнуть десять раз. Пойдете вперед: получите золото и баб. Ясно? Это чей род взбунтовался?

В несколько шагов он одолел расстояние до мурзы в железной шапке и синем халате, схватил его за загривок и, приподняв над седлом, скинул в грязь, наступив глиняным комом