Ульфила

мвросия? В воздухе она, что ли, разлита?

Рядом с Меркурином еще один человек остановился. Не глядел ни на грозных алан, ни на уличных зевак, готовых в любую минуту сплотиться и толпой стать. Жадно, будто голодный на хлеб, уставился на закрытые двери базилики. Тяжелые деревянные створки, обитые медными полосами с крупными бляхами на месте перекрестий полос. Возле дверных колец медь начищена прикосновениями рук и блестит.

Меркурин вспомнил, где видел его прежде — у Юстины. Знаменитость. Преподаватель риторики, о котором Меркурин еще при первом взгляде на него подумал: лишь бы среди сторонников Амвросия его не было. Ибо сила в том человеке угадывалась страшная.

Меркурин одолел неприязнь (не любил и не понимал страстных людей и потому опасался их), заговорил с тем человеком, имя которого забыл. Спросил его:

— Как ты думаешь, почему все, что бы ни делалось, оборачивается на пользу Амвросию?

Тот человек повернулся. Он стоял лицом к востоку. Каждая черта его темного лица была ярко освещена. Темным казалось оно не потому, что от природы было смуглым; темным делала лицо это сила, которая таилась в том человеке.

И сказал тот человек — с жадной тоской, точно говорил о недоступной возлюбленной:

— Потому что Амвросий прав.
* * *

В Страстной четверг аланы нежданно-негадано были отозваны, оцепление снято, а торговцам к Пасхе сделан от правительства подарок — все выплаченные штрафы были возвращены назад.

По этому случаю Амвросий разразился огромным посланием, в котором расписывал свою победу всеми цветами радуги. Эпистола была адресована его старшей сестре Марцеллине, которая жила в Риме. Частный характер послания совершенно не препятствовал многочисленным копиям этого письма гулять по всему Медиолану.

Меркурин Авксентий, разумеется, эту эпистолу читал.

Сочинение амвросиево, то гневное, то забавное, то тяжеловесное от подробностей (набил ими рассказ свой епископ, точно корзину камнями), не отпускало, заставляло дочитывать до конца. Будто историю сплел, вроде тех, какими готы друг друга за пивом развлекают. И о чем бы ни писал Амвросий, какой бы темы ни коснулся, — все к своей правоте вел.

Долго сидел задумавшись Меркурин Авксентий. Амвросия не свалить ему было — не по зубам камень сей. От бессилия бесился, от отчаяния трусил. И хотелось, как в детстве, к Ульфиле бежать.

Помоги мне, Господи, ибо я сирота.

Резким движением таблички к себе придвинул. На воске еще остались не затертые строки — черновик последнего письма императрицы к Амвросию: «…Скажи прямо, епископ, чего ты добиваешься? Какова цель твоя? Не захватить ли власть в Медиолане, дабы править здесь единолично и тиранически?..» Амвросий даже не соизволил дать на это ответ.

Меркурин старательно затер императрицыно письмо. Начал:

«Давно просил ты меня, любезный Палладий, рассказать, каков был Ульфила, епископ готский, истинный отец для нашего народа, — ибо кем, как не отцом, считать того, кто составил азбуку для записи готской речи и переложил на наш языческий