Ульфила

я над услышанным. Ай да Ульфила! Вот тебе и блаженный старик епископ. От соблазна уберечь своих везеготов хотел. Потому и взял на себя великую дерзость — решать для целого народа, какая вера является истинной, а какая ошибочной.

И сказал Фритигерн:

— Крепко обидел тебя нынешний государь своими указами, Ульфила.

— Что с того, — отозвался Ульфила. — Слышал я, ты к нему на службу пошел?

— Пошел, — не стал отпираться князь. — Так ведь одно другому не мешает. Я пришел сказать тебе: знай, мы, вези, останемся при той вере, которую передал нам ты. Указы Феодосия нам не указ, ибо за нами немалая сила.

Спросил старый патриарх:

— Зачем ты говоришь мне это, Фритигерн?

— Узнал, что ты умираешь, — прямо ответил князь. — Горечь у тебя на душе. Нельзя умирать с горечью, Ульфила.

— Сорок лет я проповедовал эту веру, претерпевал гонения, видел, как умирают за нее люди. И вот пришел юнец и все перечеркнул, — сказал Ульфила. Фритигерн вздрогнул, будто его опалило. — Юнец, случайно призванный на царство и окрещенный, благодаря случайности.

— Нам, вези, дела нет до желаний Феодосия, — повторил Фритигерн. — Держались твоей веры прежде, не отступимся и впредь. — И сказал так откровенно, как только мог: — Поверь мне, Ульфила. Мне выгодно от константинопольской епархии отделиться. Пока наша готская Церковь от ихней Церкви независима, легче свою политику вести. Что с того, что я на службу Феодосию пошел? Я еще и дружину атанарихову себе взял. А вот обидит меня Феодосий — вцеплюсь ему в глотку, и патриархи ромейские меня не остановят.

И улыбнулся Ульфила.

— Теперь вполне верю тебе, Фритигерн.

Молчали.

Вся прежняя их любовь и вся взаимная ненависть сгустились в комнате, где умирал Ульфила.

Наконец спросил Фритигерн:

— Что ты видишь перед собой, Ульфила?

Ульфила открыл звериные свои глаза, от боли посветлевшие.

— Ни гроша, видать, вера твоя не стоит, Фритигерн, если все еще сомневаешься.

— Нет, — сказал Фритигерн. — Я не сомневаюсь.

Смотрел на него Ульфила, разрыдаться бы впору, но сил нет. Что делал сейчас, уходя от людей? Предстояло ему вложить судьбу своей веры в эти обагренные кровью руки фритигерновы. Какую загадку загадал ему напоследок Господь? Что должен был понять Ульфила в последние дни жизни своей, когда оказалось вдруг, что из всех чад его убийца Фритигерн — избранное и любимейшее?

И благословил Фритигерна.

Понял Фритигерн, что сейчас расплачется, и выбежал вон.
* * *

Ульфила умер осенью 381 года в Константинополе.

И словно опустел мир.

Оставались еще люди сильные и неистовые, продолжали кипеть страсти, но не было больше Ульфилы, последней совести бессовестных варваров. Собор «о вере», обещанный Ульфиле Феодосием, превратился в сплошную склоку, так что, в конце концов, патриарх Константинопольский Григорий припечатал высокое собрание духовных отцов «птичьим базаром» и, сложив с себя все регалии, спешно уехал в Каппадокию, к отцу своему, тоже епископу, а кафедру бросил.

Время, быть может, на