Ульфила

ие сжало и без того больное сердце Ульфилы.
* * *

Фритигерн хорошо знал, что готский пресвитер костьми ляжет, а к Ульфиле его не допустит. Класть же пресвитера костьми князю не хотелось.

Потому между ним и Фритилой произошел такой разговор.

— Ты… Да кто ты такой? — вскрикнул верзила пресвитер, преграждая Фритигерну дорогу.

— Тише, — прошипел Фритигерн, зажимая ему рот мозолистой ладонью. — Драк только не устраивай, ты, духовное лицо.

Промычал полузадушенный Фритила, обдавая ладонь Фритигерна влагой дыхания:

— Что нужно?

— Шуметь не будешь? — спросил Фритигерн, продолжая на всякий случай держать Фритилу за горло.

Пресвитер обещал, что не будет.

— Я Фритигерн, — сказал князь. — С епископом твоим говорить хочу.

Дал Фритиле время осознать услышанное и только после этого отпустил. Тяжело дыша, сел готский пресвитер на каменную скамью, руку на львиную голову подлокотника свесил.

— Фритигерн, — повторил он.

Слегка пригнув голову, смотрел на него варварский князь — в светлых волосах ни волоска седого. Улыбается ласково, как во сне.

— Я войду, а ты не шуми, — сказал князь. — Худого Ульфиле не сделаю.

И вошел.

И впрямь очень болен был Ульфила, Фритигерн с первого взгляда понял. Часто умирали люди на глазах князя. Научился различать, какую рану залечить возможно, а от какой человеку не оправиться. Ульфила был ранен смертельно.

И все слова застряли в горле Фритигерна, и поперхнулся он ими. Не стал говорить того, что задумал, просто рядом с постелью на колени опустился и шершавыми губами коснулся руки ульфилиной.

Тотчас же ожили на бледном костлявом лице епископа темные глаза.

— Фритигерн, — сказал он. — Ах ты, лис. Встань-ка, видеть тебя хочу.

Фритигерн встал.

Хоть и мылся в ромейских банях и одет был во все чистое, а пахло от него как от дикого животного.

Еле заметно улыбнулся епископ.

— Зачем пожаловал, князь?

— У людей нашего исповедания в этом городе храмы отбирают,

— сказал Фритигерн.

Ульфила молчал. Долго молчал.

И сказал князь, в молчание это вторгаясь:

— Ты мне вот что, епископ, растолкуй. Те, которые храмы наши отбирают, — они тоже христиане, как и ты?

— Христиане, — ответил князю Ульфила. — Только не как я. Я их считаю еретиками, они — меня.

— В чем же различие?

— Есть различие, — проговорил Ульфила.

— Почему ты не рассказывал нам об этом?

Ульфила пошевелился на подушках. Глаза его вспыхнули.

— Я учил вас так, как учили меня, и считаю это правильным. Господь с тобой, Фритигерн! Твои вези едва единобожие усвоили, да и то половина черепов от того с натуги треснула. Как же мне было рассказывать вам о том, где лучшие богословские умы бессильны к согласию прийти? Я тебе так скажу: многие разногласия проистекают только от низменной человеческой страсти к власти и роскоши. Тем, кто истинно верует, премудрости эти и разномыслия вовсе ни к чему. Я хотел научить вас любить Бога. Толковать с такой паствой догматы — дело опасное.

Фритигерн помолчал, раздумывая