Царская дыба

нарушит кто запрет этот – торговать в землях русских и вблизи рубежей наших, запретить накрепко, а товары в казну изъять.

– Милостив к тебе государь, Константин Андреевич, – кивнул Толбузин. – Поежели еще и рать на земли лифлянские пошлет...

– А также дошло до меня, – продолжил Иван Васильевич, на почтительном расстоянии, в шубе и на троне выглядевший достаточно солидно, – что немцы, Лифляндскую волость мою заселяющие, тягла исправно не платят, за пятьдесят лет недоимки накопили и погашать не желают. А посему повелеваю хану черемисскому Шах-Али немедля выступить в оные земли и подданных моих непонятливых вразумить!

Сидящий рядом с Толбузиным татарин внезапно подскочил, принялся торопливо сгребать со стола все, до чего успевал дотянуться, запихивая в рот и глотая, не жуя рыхлые ломти рыбы, куски гусячьей тушки, давясь остывшим мясом, поверх всего этого выхлебал оставшееся в кубке вино и вскочил. В разных концах зала вскакивали другие черемисы, которых Росин поначалу так же принял за татар и, поклонившись в сторону трона, торопились к выходу вслед за своим ханом. Зал заметно опустел.

– Кажется, все, – кивнул боярский сын. – Нислав, наливай. Сейчас опять здравицы зазвучат.

И вправду, спустя несколько мгновений, после того, как все поняли, что царь перестал отдавать приказы и раздавать милости, сразу несколько голосов закричало: “Слава!”.

Гости выпили, вернулись к трапезе, заставив желудок Росина обиженно зарычать. Костя сделал попытку протянуть руку к столу, но рукав рясы лишь слегка дернулся, а оба плеча немедленно заныли со страшной силой.

Возможно, ему было бы легче, знай он, что порубежный карантин простоит на страже Руси почти полтора века, до самого воцарения Петра, не пропустив из Европы ни одной эпидемии и сохранив жизни миллионам представителей всех сословий, что введенную Иваном Грозным государственную монополию на внешнюю торговлю пушниной, за полтысячелетия буквально озолотившую русскую казну, отменит только первый президент России Борис Ельцин, что главным упреком дикости русичей, который станет звучать в устах западных гостей, станет то, что царь после встречи с иноземцами всегда моет руки, что Шах-Али через полгода вернется в Москву с ошеломляющим известием: ливонцы не желают сражаться, сдаваясь целыми городами, и он не знает, как поступить со столь неожиданной и совершенно неподъемной добычей – но все это будет потом. А сейчас ему хотелось просто есть, просто выпить густого красного вина – а вместо этого он получал только тупую бесконечную боль.

– Сыт ли ты, Семен Прокофьевич?

– Благодарствую, государь, – моментально вскочил со своего места Зализа, и низко поклонился. – Вкусен стол, хорошо вино, не оторваться.

Андрей Толбузин, как и все прочие гости, сидящие за этим столом, также поднялись и поклонились подошедшему юному царю.

– Рад, рад, что угодил, гость дорогой, – усмехнулся правитель. – Когда назад, в Северную Пустошь собираешься?

– Завтра, с рассветом, государь. Потому как с крамолой дело разрешилось,