Ульфила

, наконец, воцарился долгожданный мир.

Верил Ульфила, что такое возможно. И хоть противился Феодосий любым спорам, хоть пуще огня боялся, что церковники опять отношения выяснять начнут, а и Феодосия принудил Ульфила поверить: возможен мир после войны. Справедливый мир, последний.

И не было в тот час рядом с Феодосием ни Григория, епископа Константинопольского, ни императрицы Флакиллы, чтобы остановить его, отсоветовать подобные обещания еретику Ульфиле давать. Никого из твердых духом друзей рядом с мягкосердечным Феодосием в тот час не оказалось.

Только старик-вези рядом был и глядел неотрывно звериным своим взором, сердясь на него, императора.
* * *

Феодосий повелел Ульфилу во дворце разместить со всевозможным почтением, окружить патриарха готского всевозможными удобствами. Не подобает гостю императорскому по постоялым дворам мыкаться.

Фритила доволен повелением этим остался: ближе к лекарям царским. И Ульфила был рад: ближе к библиотеке.

Скоро еще одна радость Ульфиле приспела: Меркурин Авксентий из Доростола прискакал.

Едва лишь прослышал, что обожаемый его Ульфила в Константинополь прибыл, что по настоянию его в Константинополе собор собирается, — так сразу все дела свои бросил и примчался очертя голову.

На подступах к сорока годам поредели золотые кудри Меркурина, со лба отступили, открыв залысины. Но большой рот все так же улыбчив, в светлых глазах все те же искры пляшут.

Ворвался в ульфилины апартаменты, на ходу звонко стражу обругав, чуть с ног епископа своего не сбил — тот навстречу поднялся. Расцеловал Меркурина Ульфила, усадил рядом с собой, улыбкой просиял.

Меркурин с Фритилой мельком переглянулся — ревниво и неприязненно; поздоровался с готским пресвитером, сторожевой собакой при волке епископе, а после с разбегу о делах своих затараторил.

И как указы государевы против ариан, один другого свирепее, у себя в Доростоле ловко обходит.

И как у него в Доростоле двух манихеев выловили и без худого слова повесили.

И как он, Меркурин, с одним доростольским землевладельцем судился из-за беглого раба, который в церкви укрывался.

Поначалу Фритила от негодования так и кипел. Безмолвно кипел, сохраняя невозмутимое выражение на грубом лице своем. От себялюбия меркуринова Фритилу чуть наизнанку не выворачивало. Только и звону, что «я», «я», «я»!..

А Ульфила слушает — голову приклонил, глазами в одну точку уставился. Лицо у патриарха даже поглупело как будто. Еще бы, дитя любимое вернулось.

И чем дольше глядел Фритила на своего епископа, тем крепче понимал: коли любит он Ульфилу, так и Меркурина полюбить должен, каким бы суетным и вздорным тот ни был. И, вздохнув тишком, за тяжкий труд этот в душе своей взялся: Меркурина любить.

Как утомился от болтовни Меркурин и от Ульфилы вышел, чтобы по городу прогуляться, Фритила следом пошел.

Нагнал.

Поговорили немного о том, как дела в столице идут. Атанариха помянули. Его в другом здании обширного дворца разместили вместе с дружиной, чтобы с Ульфилой не