Ульфила

ельзя, — отозвался Фритигерн и в глаза императору глянул дерзко. — Тебе ведь не впервой готских вождей в столице привечать.

А глаза Феодосия, черные, влажные, — два омута. Сколько дерзких взоров ни кидай, а до дна не достанешь.

Отвечал так:

— Стремлюсь к установлению мира, потому на всякий шаг ко мне навстречу делаю два и вдесятеро более того. Да, прав ты: не первый ты из властителей готских, кого в моей столице встречаю гостеприимно. Разве не честью стало для меня получить дружбу Атанариха?

— Тебе виднее, что тебе к чести, — осторожно сказал Фритигерн.

Феодосий рассмеялся.

— Старый князь Атанарих, вечный ненавистник Империи, непримиримый враг ее, послушал слов моих, принял мои дары. Разве не величайшая это победа? — Он наклонился вперед, через стол, заваленный картами, взял сидящего напротив Фритигерна за руку, стиснул тонкие смуглые пальцы на широком золотом браслете варвара. — А если и умер Атанарих, так что с того? Вот и ты прослышал о миролюбии моем и прибыл, чтобы я мог с тобой договориться.

И понял Фритигерн, что они с Феодосием действительно могут договориться. Засмеялся князь открыто, во весь голос.

— Стало быть, на такого жирного червя ловил ты рыбу-щуку, Феодосий? Так ведь щука на червя на ловится… — Серьезен стал. Признал: — Ты прав. Как узнали мы, что старый Атанарих с тобой примирился, так сразу поняли: будем и мы с тобой дело иметь. А что умер Атанарих… видать, время его вышло.

И снова глазами встретились князь везеготский и государь ромейский. Без слов друг друга поняли.

Вместе со старыми вождями уходила в прошлое и эпоха их; отныне мир принадлежал новым вождям, таким, как Феодосий и Фритигерн. Феодосию тридцать четыре года, Фритигерну скоро сорок; оба недавно вошли в зрелые лета и поставлены во главе народов своих, по всему видно, надолго. Поистине, величайшая удача — видеть перед собою государя, с которым предстоит взаимодействовать, и знать, что мыслит он созвучно твоему.

Что объединяло их, так это гибкость. Лишнего ни тот, ни другой старались не делать, но ежели необходимость того требовала, могли, не дрогнув, многим пожертвовать.

И потому удивлен был Феодосий, когда заговорил с ним Фритигерн о вере.

— Слышал уже несколько раз в городе твоем, как нас, вези, еретиками называют. Прежде такого, говорят, не было. «Еретик» — слово позорное. Так объясни мне, Феодосий. Предшественник твой, Валент, когда хотел с нами договор заключить, условие поставил: чтобы мы ромейскую веру признали. Сам и епископа прислал, которому доверял. И приняли мы веру его. Теперь же оказывается, что нехороша она. — Глаза сощурил. — Растолкуй ты эту загадку Фритигерну, император, а то запутался бедный вези.

— Август Валент, упокой его Господи и прости ему ошибки его, сам был еретиком. И народ ваш в ересь свою богопротивную ввел,

— ответил Феодосий. И видно было, что по-настоящему сокрушен этим.

Фритигерн слушал с исключительным спокойствием. Знал: обоюдное согласие их с императором от этого разговора не нарушится.