Ульфила

положено, сосудом света, а она как темный камень стала.

Сказал:

— Насилием влитое вино, даже если это вино истины, извергнется вместе с блевотиной. — И отрезал как можно громче: — Арианское учение есть учение об истинном единобожии, а государя в заблуждение ввели льстецы и завистники. Так мой епископ говорит.

Насупился, неприязнь вокруг себя воздвиг, точно стену.

А Маркиан будто и не заметил. Улыбнулся ему широко и весело.

— Какая нам разница? Один Бог, три Бога… — Подтолкнул плечом сидевшего рядом солдата, который уже задремывал, разомлев в тепле от вина и сытости: — Эй, Ливий! Как Бога-то зовут?

Ливий сонно ответил:

— Митра…

Маркиан засмеялся. Ну не отменно ли клирика готского упиявил? И остальные, кто носом не клевал, усмехнулись: больно уж мрачно вези смотрит. Зубы скалит, а сделать ничего не может.

И понял Фритила: даже если переломит сейчас себя и улыбнется этим христопродавцам, Ульфила откажется принимать от них помощь. Ибо всех, кто не соглашался с ним в догматах, именовал святой и блаженный вероучитель антихристами, нечестивцами, безбожникам, обольстителями, обманщиками, псами и предателями. Одним словом, воистину был волком для врагов стада своего.
* * *

В тот 381-й год впервые перешли Дунай гуннские передовые отряды. Появились по тонкому льду около Сингидуна и Виминация, сразу на большом отрезке границы. С виду безобразны их кони, но быстры, легки и выносливы; всадники под стать коням — от рож гуннских породистые лошади в истерику впадали.

Куснули гунны сладкий имперский бок, все свои зубы разом так и всадили. Однако же, когда против них выставили ромеи свои вспомогательные иллирийские алы, сопротивляться не стали. Развернули коней и умчались на другой берег, побросав на ходу захваченное.

Вроде и незначительный пограничный эпизод, а все же крепко призадумался тогда молодой Грациан. И Феодосия, соправителя своего, задуматься заставил. Сейчас гунны нас только пробуют, а лет через пять вопьются — не оторвать будет. Так что давай вместе думать: силы нам нужны, чтобы границы наши от напасти этой оборонять. И первым произнес имя злейшего врага Империи:

— Фритигерн.

Фритигерн же, князь готский, и Бавд, военачальник ромейский, усмирять готское буйство брошенный, столько раз друг друга взаимно уязвляли, что трудно было с определенностью сказать — кто кого одолевает. Остановили оба наконец боевые действия, чтобы отдышаться. А тут и приказ от Грациана скачет: заключай, Бавд, мир с Фритигерном. Мне против гуннов федераты готские позарез нужны.

Бавд и сказал Фритигерну: так, мол, и так, помахали мечами и будет. Давай замиряться.

Фритигерн на это поинтересовался: а как там умные головы в столице вашей решили насчет Фракии? Ибо в обмен на службу хотим земли фракийские. И раньше они нам по сердцу были, а теперь, пока грабили их, против прежнего еще больше полюбили.

Будет вам Фракия, сказал на это Бавд.

— Так вроде бы, болен государь ваш, — совсем уж развязно заговорил Фритигерн. И улыбнулся.

Смотри