Пепел к пеплу (сборник) - (ЛП)

Я запасся свечой и комедиями Шеридана; но тетушка, зайдя на огонек пожелать мне спокойной ночи, забрала свечу с собой; ей стоило значительных трудов высказывать свое возмущение подобным расточительством не более получаса.

Но вот наконец она удалилась, и я остался один в темноте. Обуреваемый не самыми добрыми чувствами, я смотрел в потолок, пока незаметно для себя не заснул. Мне снилось, что я дома, сижу у камина вместе с отцом, и он горячо и взволновано мне что-то втолковывает, держа за руку. Помнится, я еще во сне удивился, насколько она холодна рядом с жарким теплом камина. Мне не хотелось просыпаться, но чем сильнее я старался удержать свой сон, тем настойчивей он бежал прочь. Я проснулся; я был укрыт одеялом практически с головой, из-под него во сне высунулась только кисть правой руки. Я понял, почему рука отца казалась мне такой холодной, и попытался вернуть свою в тепло. Но мне это не удалось!

Исчезла наша кухня, исчез камин и отец, но в темноте чужого дома кто-то продолжал держать меня за руку так, что я никак не мог ее вырвать! И едва потусторонняя хватка на моем запястье ослабла, как издалека послышался уже знакомый мне хрип! Он быстро сменился стоном и затих, а я продолжал лежать, вслушиваясь в темноту. Наконец я встал, подобрал одеяло, передвинул верное кресло к стене и перебрался в него. Стоит ли говорить, что весь остаток ночи я не сомкнул глаз?

Днем я уклонялся от любых разговоров – весь день торчал на кухне, а когда Грейс ушла, перебрался в сад. Но когда я пришел в излюбленное мое место отдыха, беседку, то не смог пройти дальше порога. Я стоял и смотрел на книгу Данте, которую сам лично отнес в дом.

Книга вдруг открылась, и зашелестела страницами, словно ее перелистывали невидимой рукой. Меня нечто мягко подтолкнуло поближе к столу: книга теперь была открыта на тридцать второй песне. Это было больше, чем я мог выдержать; и я бежал до самого дома садовника, успокоившись только тогда, когда увидел его честную физиономию над капустными грядками.

* * *

Вечером я написал матери: не упоминая подробностей, я умолял выдумать благовидный предлог и забрать меня из Тодд-холла. Однако ночь прошла спокойно; я не ощущал ничьего присутствия, только холод и адскую головную боль. В конце-концов, я заснул мертвым сном и проснулся, только совершенно окостенев в кресле. Было сияющее радужной свежестью утро, и, если ночью и раздавались хрипы и прочие потусторонние звуки, я благополучно их проспал. Устыдившись своего малодушия, я после завтрака решил сжечь письмо; но вернувшись в свою комнату, я не нашел его. Нашел лишь пепел на полу. Был день уборки, но я напрасно спрашивал девушку, которая занималась моей комнатой; она настаивала, что никакого письма не брала и тем более не сжигала. Мое радужное настроение испарилось, как роса под солнцем, и я несколько раз за обедом открывал рот – поговорить с леди Эшби; но встречая ее тусклый неприязненный взгляд, тут же отказывался от своего намерения. С полковником беседовать было и вовсе бесполезно: он выглядел совершенной развалиной и на все вопросы отвечал невпопад с видом человека, занятого собственными мыслями.

Несмотря на то, что солнце еще и не думало заходить, я чувствовал себя как в ловушке. У меня было немного денег на отъезд домой, но я не представлял себе, как можно было бы осуществить такой побег и не вызвать скандал. К счастью, до даты моего предполагаемого отъезда оставалось всего четыре дня.

Два из них прошли совершенно мирно, и я уже успел успокоиться, когда вечером третьего из деревни прибежал мальчишка и задыхаясь, сообщил, что «кони чего-то шарахнулись и понесли, карета -в щепки, леди Эшби сломала ключицу и ногу. Правую». Врач оставил леди Эшби у себя дома, хотя она яростно пыталась вернуться в Тодд-холл. «Уж так бушевала!» – добавил мальчишка, ухмыльнувшись. Но доктор был непреклонен, а сломанная нога не дала леди Эшби возможности поступить и на этот раз по-своему, как она привыкла.

Узнав новость, я, как бы ни кощунственно это звучало, обрадовался, ведь теперь я спокойно мог переночевать в библиотеке, не опасаясь внезапного визита тети. Полковник же, напротив, не просто встревожился, а пришел в настоящий ужас и долго шлепал побелевшими губами, прежде чем что-то сказать. Вспоминая тот полный злобы и зависти взгляд, я не мог этого понять, но решил и не задумываться – ведь завтра, завтра утром я уезжал!

Итак, я со всем возможным комфортом устроился в библиотеке, окрыленный мыслями о предстоящем отъезде. Мы с полковником надолго засиделись в тот вечер: оба молчали, поскольку он не считал нужным что-либо говорить, а я не хотел первым начинать разговор. Когда время приблизилось к полуночи, он вдруг высоким голосом предложил научить меня игре в покер, что, по его словам, непременно должно мне было пригодиться. Но я, отчаянно зевая, сообщил, что иду спать.

Мы одновременно поднялись наверх, обменялись пожеланиями спокойной ночи и тут же разошлись по комнатам.

Я сгреб в охапку подушку и плед, искренне сожалея, что не умею раскладывать пасьянсы, поскольку сомневался, что сумею заснуть на коротком бугристом диване… и тут в мои мирные размышления вторгся зловеще знакомый хрип.

Подушка из моих рук мягко упала на пол. Хрип длился, как мне оказалось, бесконечно, так что в легких человека давно должен был бы закончиться воздух. Едва прервавшись, он начался опять, смешавшись со стонами, на одной протяжной ноте, полной невыразимой тоски.

Предыдущие ночи дали мне кое-какую закалку: мне сразу пришла в голову идея позвать полковника, благо он сегодня остался в одиночестве. Подстегнутый следующим жутким, булькающим и свистящим звуком, я выскочил в коридор. Звук усилился, к стонам и хрипам прибавилось неясное бормотание… я почти уже мог различить слова…

Я кинулся за подмогой в спальню четы Эшби. Открыл дверь… и замер на пороге. Источник потусторонних звуков был здесь, в спальне! На постели в судорогах, пытаясь вдохнуть перекошенным ртом, бился лорд Эшби. Глаза его были закрыты.

Все мысли о привидениях и страх потустороннего вымело из моей головы. Я бросился к полковнику, по пути нечаянно отшвырнув склянку лауданума. Впрочем, уже совершенно пустую.

Тогда я не обладал никакими познаниями в медицине, и принялся просто хлестать полковника по щекам. Как ни странно, едва он открыл глаза, как хрипы по волшебству прекратились, и он задышал ровнее. Полковник попытался сфокусировать глаза на моем лице.

– Генри… снова пришел меня мучить?

Я попытался возразить, напомнить, что меня зовут Александр, спросил, как он себя чувствует, но лорд Эшби меня не слышал. Вернее, слышал, но не слушал, полностью находясь в своем, созданном лауданумом мире.

Постель во время его метаний совершенно измялась и сбилась, а подушки перекочевали вместе с одеялом на пол. Я поднял одну из них, так как в памяти всплыло, что при проблемах с легкими… или, может, с сердцем… страдальца надо устроить повыше.

Но реакция полковника была весьма странной: уставившись на подушку в моих руках, он залился истерическим хихиканьем.

– Хочешь напомнить… опять? Разве я когда-нибудь об этом забывал? Разве… разве я сторож брату моему?

И он снова захихикал, как сидящая в клетке обезьяна. Хихиканье оборвалось: он устало зевнул и протер глаза рукой.

– А ведь я не сплю три дня, Генри! Сколько еще нужно, чтобы я сошел с ума? Чувствую, немного, немного…

Тут голова его бессильно упала на простыни, но он сумел приподняться снова на локте и повторил:

– Разве я сторож брату моему? – свободной рукой он неожиданно крепко схватил меня за запястье и притянул к себе, вынуждая меня сесть на его постель.

– Ты забрал моего сына, – хрипло сказал он. – Рассердился на то, что я попытался от тебя сбежать? И верно – от Судьбы не сбежишь…

– Полковник!! О чем вы, я не понимаю?! – я отчаялся что-либо уразуметь из его бреда. – Отпустите меня!

– А почему ты меня не отпускаешь? – на удивление здравым голосом возразил полковник. – Хочешь услышать все снова?