Пепел к пеплу (сборник) - (ЛП)

Покачивая головой, Грейс продемонстрировала мне адское варево из булькающей овсянки и сомнительный ломтик ветчины. Если желудок полковника и мог с этим смириться, то мой яростно взбунтовался, и Грейс, в отличии от леди Эшби, вняла его мольбам. Скрывшись ненадолго, она разожгла с моей помощью огонь и поджарила на нем необыкновенно аппетитную яичницу с сыром и ветчиной. Более вкусной я не ел ни до, ни после, и Грейс только улыбалась, глядя на то, как быстро исчезает еда со сковородки. Думаю, что именно мой неуемный аппетит растущего мальчишки сдружил меня с Грейс: ведь ее талант повара оскорбляли протертые и переваренные блюда, которые она вынуждена была готовить для полковника.

К сожалению, беседы давались Грейс с трудом: она страдала некой обратной формой заикания – мучительно растягивала слова до полной их неузнаваемости.

Кроме нее, прислуга на тот момент состояла из личной горничной и компаньонки леди Эшби Сары – старой девы с кислым лицом, неряшливого дворецкого Парфита, кучера и конюха Берка и садовника Джима Уэсли с сыном. Еще два раза в неделю из деревни приходило убираться трое женщин, но их усилий было явно недостаточно. Личный камердинер полковника умер два года назад, и никто его до сих пор не заменил. Даже моему неискушенному взгляду было ясно, что штат слуг слишком мал для поддержания дома и сада в нормальном состоянии; конюшня разваливалась, конюх скорбел о проданных лошадях и красноречиво вспоминал охоты прежних лет, когда дамы в амазонках и джентльмены гнались веселою толпою за лисой или выезжали стрелять фазанов, а по возвращению их ждал пышный пир со специально выписанными музыкантами.

Причина же нынешнего унылого упадка заключалась отнюдь не в недостатке средств, а в политике неразумной бережливости леди Эшби, которая три года назад уволила экономку и взяла власть в свои руки. Среди прислуги ходили слухи, что даже желудочная болезнь полковника Эшби – не более чем предлог, ведь не существует ничего более экономного, чем овсянка. Хотя… после смерти сына полковник едва ли обращал внимание на то, что именно лежит у него в тарелке. Горе лишило его всякой способности к сопротивлению, и власть окончательно перешла в руки леди Эшби.

Таким образом, одна скупая женщина довела дом до такого состояния, которое обычно объясняется семейным проклятием: мрачный, запущенный, с колышущейся в углах паутиной, погруженный в полумрак и переполненный странными звуками. Ничего удивительного, что такая обстановка постоянно наводила меня на мысли о привидениях. Слушая, как в дождливую погоду хлопают плохо закрепленные ставни, я воображал, что их гневно распахивает призрак моей пра… прабабушки. Эта решительная женщина жила во времена лорда Кромвеля, и когда солдаты короля пришли разрушить часовню, она бросала в них из окна камни с немалой силой и меткостью.

Еще моя мать уверяла, что однажды, возвращаясь с бала, она лично видела, как в окне комнаты над галереей двигался огонек. Во времена ее деда – рассказывала она – это была комната дворецкого Джеймса Мэттьюза. Всю ночь перед самоубийством он метался по комнате со свечой в руке. Шаги были слышны до трех часов ночи, а в три раздался выстрел. Причина, по которой несчастный покончил с собой, так и осталась неизвестной.

Но главной легендой Тодд-холла все же был не он, а Задушенная леди.

* * *

Мой отец по должности своей выступал против подобных историй, которые «взращивают суеверия», но и он не один раз с плохо скрываемым удовольствием слушал мою мать. Она, бесспорно, обладала незаурядным даром рассказчика в сочетании с гибким и выразительным голосом; и во время ее драматических пауз никто не осмеливался дышать.

Согласно легенде, один из прежних лордов Тодд отличался крайне вспыльчивым нравом и неумением разбираться в людях. Его окружение не делало ему чести. В возрасте тридцати двух лет он неожиданно женился на шестнадцатилетней дочери соседа-помещика, девушке красивой и скромной. Но окружение лорда Тодда она восстановила против себя не своми недостатками, а добродетелями. Среди ее зложелателей была женщина, имеющая определенное влияние на лорда Тодда; и она считала его молодую жену своим личным врагом.

Хотя лорд Тодд, бесспорно, женился по любви, его жена не имела никакой возможности заставить его изменить сложившемуся мнению или привычке: он не пожелал отойти от прежнего круга друзей и позволил, чтобы те клеветали на юную леди Тодд. Та женщина занималась этим особенно ловко и умело: она смогла возбудить у лорда подозрения в супружеской измене без малейших на то оснований.

Все больше и больше поддаваясь искусно вливаемому яду, лорд обрушивал на голову своей юной супруги невыразимые бури гнева и требовал от нее признания в несовершенных грехах. Постепенно он изолировал ее от всего мира, и даже родители имели право навещать ее не более чем неделю в году; но эти меры не успокоили его терзаний, а, напротив, усугубили их.

Я подозреваю, что та женщина представила лорду какие-нибудь поддельные доказательства и тем разожгла его гнев; а самым печальным было то, что гнев этот являлся обратной стороной самой искренней и пылкой любви, какую только можно представить.

Через три года такого брака лорд Тодд довел себя практически до состояния потери рассудка; и однажды он ворвался в будуар жены, когда та писала письмо. Он потребовал показать его, и леди Тодд ответила отказом. Лорд мгновенно преисполнился уверенности, что она пишет любовнику, и задушил несчастную, стоя к ней лицом. Он был сильным человеком: прекрасным наездником и боксером-любителем, но его жена умерла не сразу, потому что он в своем бешенстве наслаждался ее агонией. Когда же он позволил ей умереть, то все-таки прочитал письмо. Она писала своему брату, писала о том, что считает свой брак счастливым, о робкой надежде уговорить мужа уехать из поместья хотя бы на несколько месяцев, мечте быть для него интересной…

Дочитав письмо, лорд Тодд прошел в свою спальню, взял свой дуэльный пистолет, вернулся к телу жены, приставил пистолет к виску и спустил курок…

С тех пор в спальне иногда можно услышать хрип, прерываемый судорожными вздохами и мольбами, а затем – раскатистый звук выстрела.

Признаться, я часто вспоминал эту историю, поднимаясь в свою комнату на ночь, хотя дом с тех пор не раз перестраивали, и комнаты как таковой уже не существовало – а когда она была, то находилась совсем в другом крыле, которое сейчас занимала чета Эшби.

Впрочем, в Тодд-холле я часто сталкивался с привидениями иного рода: отпечатками мыслей и чувств умершего. Книги по военной истории Рима, стоящие так, чтобы их удобно было достать, и изрядно потрепанные; скамейка с вырезанными на ней инициалами Ч. Л. Э.; забытое в беседке увеличительное стекло и «Божественная комедия» Данте; рисунок, изображающий Белого короля с глупым и растерянным лицом и приближающуюся к нему Черную королеву, который я поднял с пола библиотеки…

Не сомневаюсь, что для родителей таких мучительных знаков-воспоминаний было намного больше… вещи, что остались, когда родной человек ушел, лгут страшнее всего – они создают иллюзию, что он только вышел и в любую минуту может за ними вернуться…

Но леди Эшби, если она и страдала, то делала это молча, ничем, кроме траура, своих чувств не выдавая. Она старалась проводить в стенах Тодд-холла как можно меньше времени. Каждый ее день был заполнен делами столь же обязательными, сколь и незначительными; и о жизни обитателей Тоддмаркхема она знала едва ли не больше, чем они сами. Впрочем, не позже восьми она обязательно возвращалась в особняк, а в десять чета Эшби осуществляла свой неизменный отход ко сну.

Я мало до сих пор распространялся о полковнике Эшби; признаюсь, в начале своего пребывания в Тодд-холле я просто его боялся. Его водянистые голубые глаза, постоянно устремленные в некую точку за твоей головой и огромная, почти жабья щель рта вызывали у меня инстинктивное отвращение; а его длинные белые пальцы беспрестанно шевелились и подергивались, напоминая мне копошение червей в банке. Полковник, в отличии от тетушки, говорил очень мало, глухим извиняющимся голосом, затихающим к концу каждого предложения так, что невозможно было разобрать слова. Временами за совместной трапезой челюсти его останавливались, он замирал, но тетушка, бросив на него скорее раздраженный, чем встревоженный взгляд, не делала никаких попыток вывести его из транса. Но со временем мне все же удалось наладить с полковником подобие дружеских отношений. Вот как это произошло.