Великая Ордалия (ЛП)

Та самая, что исчезала и растворялась прямо на глазах у Пройаса, с ужасом взирающего на происходящее.

Процесс этот казался чем-то вроде наблюдения за брошенной в огонь восковой картиной — огромным полотном, изображающим идеально ровные, не считая изъянов местности, боевые порядки, которое  вдруг прогибается, плывет, а потом растекается, будто растопленное масло.  Вновь и вновь он ожесточённо жестикулировал — ибо никакой отдельный человеческий голос не мог быть услышан — приказывая, чтобы рога трубили сигнал прекратить атаку. Он махал руками. словно безумец, до тех пор, пока Кайютас не схватил его за левое предплечье. Всё это уязвило его — и та степень подобия Келлхусу, что он увидел в увещевающем взгляде имперского принца…и это его напоминание о том, что ничто не делает человека настолько слепым к будущему, чем возмущение по поводу уже оставшегося в прошлом… и пришедшее вдруг осознание, что он стал одним из тех, кому требуются подобные напоминания.

Они спешно двинулись вдоль одного из множества отрогов Мантигола, спотыкаясь о целые пласты искромсанных шранчьих трупов. В воздухе витал запах соли , хотя до моря было в любом случае далеко — неважно собираешься ты осторожно спускаться или лететь вниз головой. Прямо под ними змея исполинской колонны, дрожа и пульсируя, ползла вперёд без какого-либо порядка или строя — огромный эллипс, состоящий из невообразимого множества потерявших даже подобие дисциплины людей. Поле битвы простиралось перед ними, насыпи перемежались с оврагами и низинами и тянулись вдоль изгибающегося побережья до самого горизонта. Мёртвые шранки устилали всё вокруг, кроме самых отвесных склонов. Колдовские огни озаряли горы, начиная от самых вершин. Там же виднелись миниатюрные фигурки, висящие, покачиваясь, над дрожащими тенями и струящимися потоками света. Впереди, на расколотой седловине Олорега, словно на поверхности накренившегося стола, бушевала битва — топтались огромные, вздымающиеся массы, окутанные клубами пыли. Люди, смешавшиеся с неисчислимыми множествами погани, и в своей кровожадности ставшие от неё неотличимыми.

Могучие звери, явившиеся, чтобы покончить со своими более мелкими сородичами.

Острая боль, терзавшая пройасово сердце, рванулась вверх, сжав ему глотку.

Кайютас положил руку ему на плечо и, вытянув свой длинный палец, указал куда-то в направлении окутавшей горизонт голубоватой дымки. И экзальт-генерал увидел крепость Даглиаш, скорчившуюся будто дохлый паук на обезглавленных плечах Антерега. Узрел сверкание далёкого колдовства и длинный шлейф то ли дыма, то ли пыли, взметающихся вверх, словно опиумный дым, выдуваемый губами самой земли из её собственного нутра.

Келлхус, понял он.

Он смахнул прочь сдавившие его горло пальцы — эту мучительную хватку, лишавшую его остатков самообладания…

Этот миг не был для Пройаса внове, ибо он сталкивался с подобным почти в каждом своём сражении. Миг, заставляющий каждого генерала предпринимать всё возможное, чтобы не допустить его…

Миг беспомощности. Когда события начинают происходить быстрее, чем вообще успеваешь что-то сказать.

Древнюю крепость осыпало обломками. Саубон и его дружинники в возбуждении толпились с внешней стороны Циворала, величайшей из твердынь Даглиаш и, запрокинув голову, взирали на своего Спасителя. Келлхус парил высоко в небе, исторгая песнопениями мысли, которых никто из смертных не смог бы постичь. Его лоб, борода и щёки сияли белым пламенем невозможных смыслов, руки его распахнулись, словно Аспект-Император пытался поймать прыгнувшую в его объятия любимую. Они наблюдали за тем как древний, чёрный бастион крошится под напором разъедающего его светоносного вихря, а обломки, выписывая кривые, разлетаются по небу, дождём выпадая там, где повелел их всемогущий Господин и Пророк.

После стольких лет, проведённых в сражениях бок о бок с Келлхусом, Саубону было хорошо известно звучание его чародейского голоса: сразу и низкого и поразительно звонкого, как если бы два разных человека одновременно пели одними устами, ведя друг с другом какую-то странную войну. И глас его, звуча, как и все чародейские Напевы словно бы ниоткуда, казался при этом сразу как бы и более отдалённым и более близким. Саубону достаточно было взглянуть на Гванвё, чтобы увидеть благоговейный страх, что вызывал этот факт у Немногих, и понять, что, не смотря на все его попытки отрицать это, он — нечто большее, чем они. Он — Шаман стародавних дней, один из тех, кого столь яростно анафемствует Бивень. И колдун и Пророк…

Признательность и ликование двумя крыльями трепетали в его душе. Такая несравненная мощь! Мощь, способная выкорчевать и выбросить одно из самых грозных мест в этом Мире — легендарную цитадель. Гордость обуревала его, яростное тщеславие, сделавшее его надменным, недвижимым и болящим…

Ибо сие действо, более чем что-либо другое, указывало на сущность, значение того, что значит принадлежать ему — это было подчинение, наделявшее силой и властью, низкопоклонство, возносящее в короли.

Келлхус творил Напевы не в одиночестве. Лазоревки, заняв позиции возле лишенных зубцов парапетов исполинских стен, вторили ему, колыхаясь в воздухе, подобно окруженным золотыми щупальцами морским анемонам. Хотя Саубон мог видеть лишь немногих из них, столь высоки были бастионы Рибаррала, он мог слышать их численность в пронзительном хоре песнопений и отзвуках учиняемой ими резни, перекрывающих даже оглушительный рёв Орды. Келлхус гремел голосом глубоким, как сама земля, наделённым интонациями, подобными отдалённой драконьей схватке, а Свайали вплетали в этот всеразрущающий грохот свои причудливые мотивы, внося в него звонкие ноты.

Вот они — единственные подлинные псалмы, понял Уверовавший король Карасканда…

Также как крепость Даглиаш была единственным подлинным храмом.

Он схватит Пройаса за руку, когда увидит его, схватит так крепко, что тот сморщится и не сможет даже разжать тиски его рук! Он не выпустит его и расскажет о том, чему становится свидетелем вот в этот самый миг — прямо сейчас — и, что ещё важнее, объяснит ему то, что ныне постиг. Он заставит этого дурачка увидеть всю суть той воистину бабской слабости, что осквернила его сердце — этой его нелепой тоски по всему простому, чистому и ясному…

Да! Бог был пауком!

Но и люди, как они есть — пауки тоже.

Всё вокруг, — крикнет он ему, — всё жрёт!

Циворал, прославленное Сердце-в-Броне, твердыня твердынь, осыпалась в небо прямо у него на глазах. Это было похоже на лезвие, постепенно обрезающее цитадель со всех сторон, но вот только булыжники и куски кладки вместо того, чтобы отвесно рухнуть вниз, взмывали вверх и вовне, прежде чем пролиться неслышимым в этом адском шуме каменным дождём на двор крепости. И он наблюдал как ест его Господин и Пророк, наблюдал до тех самых пор, пока не исчезли, словно вырванные с корнями зубы, даже циклопические камни фундамента, кувыркаясь рухнувшие в Небеса — до тех самых пор, пока могучая цитадель Циворал попросту не перестала быть. Гванвё схватила его рукой за окольчуженое запястье, но он не смог понять чувства, отразившиеся на её лице, не говоря уж о том, чтобы услышать её слова…

Оглянувшись, он увидел это — огромную круглую яму в  гранитной скале, легендарный Колодец Вири. Циворал, при всей своей циклопической необъятности, была не более чем коркой, струпом, наросшим поверх глубочайшей раны….как и сами люди, возможно. Святой Аспект-Император не прекратил своих усилий; никакая пауза или уродливый стык не вкрались в его обволакивающую Сущее песнь. Поток отшвыриваемых в сторону обломков, достигнув уровня земли, просто продолжился, так что теперь древний зев пролома казалось извергал наружу когда-то задушившие его руины, выплёвывая в небо громадные, черные гейзеры. Дыхание Саубона перехватило от радостного возбуждения, чувства, что он будто парит над стремительным и мощным речным потоком.