Великая Ордалия (ЛП)

Тройки колдунов, возглашая Напевы, повисли над перевалами, расположились на скальных выступах, сторожа подходящие для подъема склоны, охраняли все горные тропы. Самые решительные из них заняли позиции, без конца засыпавшиеся чёрными стрелами; окружённые  потоками извергающихся смертоносных заклинаний, точно лепестками, чародеи эти казались цветами, выросшими прямо на вздыбившихся до неба утёсах. Прочие же, устроившись на более отдалённых и более выгодных с точки зрения безопасности позиций, несли врагам истребление прямо оттуда, пользуясь преимуществами доступных им заклинаний. Снова и снова вздымались волнами толпы нечисти, яростно визжащие, подпрыгивающие и карабкающиеся, царапающиеся и источающие слюну.

Поначалу маги южных Школ оставляли самые отвесные скалы и крутые обрывы неприкрытыми, но теперь они обнаружили, что мерзость взбирается на утёсы и там, цепляясь за щели в камнях и повисая на обрывистых склонах, будто роящиеся зимой пчелы. Один из колдунов сломал себе шею, а двое сильно повредили спины в поспешных попытках прикрыть эти бреши, а в итоге ослабленными оказались прочие позиции.  Ещё два чародея погибли из-за внезапного головокружения, сделав неосторожный шаг вслед за ускользавшей из под ног, как им показалось, поверхностью.

Шранки бросались на штурм, врываясь в расселины и  ущелья , пробираясь через трещины и разломы, карабкаясь вверх по усыпанными каменной крошкой склонам. Но повсюду их охватывало всепожирающее пламя, били спутанные цепи молний, обезглавливали росчерки света. Кланы за кланами устремлялись вверх, то пытаясь протиснуться меж громоздящихся утёсов, то атакуя высоты…лишь для того, чтобы исчезнуть в вихре вспышек и потоках огня.

Экзальт-магос не тешил себя иллюзиями. Смешавшиеся там внизу, на побережье, ряды Ордалии, означали, что последствия неудачи станут катастрофическими. Саккарису довелось поучаствовать в сражении у Ирсулора и даже пережить случившееся там трагическое несчастье и, посему, он знал, что произойдёт, если шранки всё же пробьются.

Он направлял дополнительные силы на каждую из вершин согласно постоянно меняющимся оценкам текущей угрозы. Экзальт-магос с самого начала прочно удерживал Ингол, по необходимости отправляя тех адептов Завета, кого сумел сохранить в резерве, на сложные участки. Величайшим из испытаний стал Олорег, представлявший из себя  скорее руины горы, нежели собственно гору. Саккарис даже перенёс свою ставку на Мантигол, поскольку высота этой горы позволяла лучше оценивать обстановку в той части хребта, где возникали постоянные кризисы. Он собственными глазами узрел слепую хитрость Орды — то, как она, устремившись сквозь Эренго на запад, втискивала всё новые и новые ярящиеся тысячи прямо в расколотую пасть Олорега — в их самое уязвимое место. И вскоре аж половина адептов Завета уже защищала обломанные зубья Олорега бок о бок с Энхору и Имперским Сайком. Алые волны вздымались ныне рядом с тёмными. Сверкающие гностические Абстракции ввинчивались в мрачные образы зловещих Аналогий. Драконьи головы изрыгали пламя меж росчерками Ткачей Сирро.  Тучи стрел — бесполезных против Оберегов — со стуком бились о голые камни и усыпанные щебнем склоны. Рушились в пропасти целые утёсы, осыпались вдоль склонов лавины из окровавленных камней и щебня. Устремлявшиеся вверх приливные волны мерзости встречал яростный свет, рассекая и поглощая их, пронзая и разрывая на части. Истреблялись целые поля гомонящей нечисти, тела их охватывало сияющее пламя.

Узревшие это адепты Трех Морей, не отрываясь от своего тяжкого труда, кричали и, хватаясь за животы, заходились гогочущим смехом, хоть усталость уже и давила на их плечи. Они вели себя словно дети, сжигающие лупами насекомых, или, яростно хохоча, топчущие их ногами, эти старики, сперва выкашливавшие колдовские словеса, а затем, склонившись, разглядывавшие принесенное ими опустошение, будто кучка развратников, сгорбившихся над запретными картинками. Но нечто безумное и яростное всё больше и больше проникало в их громыхающие песнопения, непристойное варварство, никак не сочетавшееся, казалось, с давно настигшим их изнеможением.

Наиболее утомившимся  могло было быть дозволено какое-то время отдохнуть в одной из ставок, смочив водой охрипшее горло и наложив целебный бальзам на ожоги. Отдыхая, они рассматривали своих висящих над пустотой братьев — плюющиеся огнём пылинки, парящие над соседними вершинами. Тяжело дыша, они вдыхали оскверненный воздух и, даже с закрытыми глазами, видели на своих веках искры — следы ослепительных вспышек. Они слышали, даже сквозь оглушающий визг, слова знакомых Напевов — шипящий свист и грохот колдовства, столь же древнего, сколь и смертоносного. Изумлённо тараща глаза, они, не смотря на все свои знания, поражались тому, что горы могут вдруг облачиться в одеяния из ожившего света, а тела их врагов могут громоздится столь чудовищными грудами, что, жмущиеся к утёсам и пикам Уроккаса кучи трупов будут казаться почерневшими деснами, из которых торчат обуглившиеся в пламени зубы…

И они удивлялись, что сумели зайти так далеко.

Первым это заметил адепт Завета по имени Нюм, находившийся в покинутой ставке Саккариса на Инголе.  Ещё мальчишкой Нюм гордился остротой зрения — он даже мечтал стать когда-нибудь лучником, до тех самых пор, пока его не забрали в Атьерс. Он взмахнул рукой, привлекая внимание товарищей и, убедившись, что они обратили внимание на его усилия, указал куда-то за пределы всех забитых мертвечиной окрестностей и далей. Но они пока что видели лишь нечто, парящее высоко в небесах и кружащее над копошащимся пятном Орды.

Чародейские линзы заскрежетали у ног.

Разворачивавшаяся перед его глазами бойня опустошала сердце в той же мере, в какой и разум, но терзался он не по причине жалости или сострадания, а лишь из-за невероятных масштабов происходящего смертоубийства. Даже жизни, представляющиеся не имеющими никакого значения, могут выворачивать наизнанку душу, когда становятся холмами из трупов.

Это же шранки! Отчего же он не чувствует радости — нет, нутряного восторга — как все остальные?

Оттого, что ему известна истина?

Пройас и Кайютас во главе отряда, состоящего из штабных офицеров и ординарцев находились высоко на южных склонах, откуда могли во всех подробностях рассмотреть сверкающую громаду Ордалии надвигающуюся узловатым ковром на раскинувшиеся ниже пространства. Люди, шагающие плечом к плечу и спаянные такой выучкой, что кажутся навязанными вдоль одной веревки узлами. Линия!  — без конца вопили во время тренировок имперские инструкторы, — Каре! Понятия эти были единственными, считавшимися в битве по-настоящему священными и стоящими любой принесённой жертвы. Удержи Линию, сохрани Каре и всё остальное, имеющее ценность и оставшееся за пределами битвы, тоже будет спасено: будь то твоя жена или твой король, твой сын или твой пророк. Умри, храня Линию — и будешь Спасён, ибо Гилгаоль столь же щедр, сколь и безжалостен.

Попытка же оставить Линию грозила Проклятием.

В ходе  каждого из предшествующих сражений с Ордой люди следовали этим правилам и верили в них. Даже во время ужаса Ирсулора, врагам, во всяком случае по словам Саккариса, пришлось буквально завалить своими телами их упершиеся боевые порядки, поглотить и переварить их, словно куски жесткого, неподатливого мяса. Все минувшие годы, на всех советах, где генералы занимались планированием этой кампании, именно стойкость войск признавалась самым главным вопросом, наиважнейшей из всех прочих озабоченностей, кроме, разве что, снабжения. Они читали и перечитывали Священные Саги, штудировали уцелевшие фрагменты древних летописей, даже изучали отчёты Завета о Снах Сесватхи, пытаясь постичь, каковы были  народы и государства, пришедшие на смену тем, что погибли под пятой Мог-Фарау во дни Ранней Древности.

Стойкость. Не хитрость. Не чародейская мощь. Не считая капризов Шлюхи, не считая слепого везения, именно стойкость — дисциплина — отличала и отделяла выживших от погибших.