Великая Ордалия (ЛП)

Хотя это преображение и сделало путь Ордалии менее опасным, оно также послужило всем напоминанием о том, что простота и примитивность шранков ни в коей мере не означает их предсказуемости — не в большей степени, чем наличие разума делает человека непредсказуемым.

— Орда должна лечь своим брюхом прямо в огонь, — сказал ему Святейший Аспект-император прошлой ночью. — Если её погонит какая-то другая угроза, если она вдруг двинется на восток — Ордалии предстоит тяжелый денёк.

Посему, экзальт-магос, стоявший на колдовском отражении высочайшей из вершин Ингола, в большей степени занимался сейчас изучением битвы, нежели самой битвой. Годы ещё не притупили его взора и поэтому он, по большей части, просто всматривался в происходящее, создавая обзорные Линзы лишь для устранения иногда возникавших неопределённостей. Он наблюдал как копошатся и сливаются воедино массы Орды до самых пределов его зрения, ограниченного погребальной завесой Пелены. И, учитывая время, проведённое им за Жатвой, он мог даже представить сколь необъятны множества, кочующие за её границей. Наполовину при помощи догадок, а наполовину за счёт мельком увиденных деталей, он сумел проследить за отдаленным северным рогом —  выступом Орды, который, упершись в реку Сурса, начал, подобно медленно изгибающемуся гвоздю, выворачиваться назад. Что ещё важнее, он заметил, как массы находящиеся на востоке, втянулись внутрь себя, сложившись в нечто вроде огромного, чёрного эллипса, замаравшего равнину Эренго безобразным пятном прямо у подножия гор.

И возрадовался, поняв, что хотя бы шранки ведут себя согласно повелениям его Спасителя.

В отличие от людей.

Они были словно жнецы на тучных полях, светловолосые сыны Кепалора. Плотные массы тощих расступались перед ними, оставляя лишь чересчур  слабых или неудачливых, которых в своём продвижении всадники пронзали и били, как бьют острогой рыбу. Перед ними, а теперь уже и позади них, ярились толпы, шранки визжали, сжимаясь в подобии ужаса, рвали сородичей когтями, силясь бежать прочь от пустого, безучастного взора кепалоров.

Сам Вака первым потерял свою лошадь на этой коварной земле. Они оба рухнули наземь, растянувшись, словно упавшая на стол вялая ладонь, и, на мгновение, нечеловеческая паника, бурлящая по краям образовавшейся вокруг него пустоты, утихла.  Перемазанный лиловой кровью, князь-вождь поднялся с земли, без шлема и с опущенной головой, его льняные волосы покачивались перепутанными, сбившимися в колтуны прядями. Картина разрушения и разорения простиралась, начинаясь прямо от его ног. Его изувеченная лошадь пиналась и брыкалась, катаясь по земле у него за спиной. Его неповрежденные и незапятнанные нимилевые латы мерцали, переливаясь в солнечном свете. Взгляд Сибавула, когда он раскрыл глаза, не столько сосредоточился на происходящем с ним рядом, сколько, казалось, пронзал и поглощал дали. Его свалявшиеся в колтуны волосы образовали подобие клетки, прутья которой, спускаясь вдоль лба, несуразно переплелись с бородой. С ничего не выражавшим лицом, он вытянул из ножен палаш своего отца и бросился на бледнокожих созданий, что тут же вздыбились волнами, пытаясь бежать прочь от укоренившегося в нем ужасающего Аспекта.

От Тени Вреолета.

Находившимся высоко в горах  адептам Мисунай всадники казались каким-то  странным разрушительным явлением, распространяющимся по шранчьему морю безо всякой на то причины — магией — но творимой безо всяких затрат и последствий. Их невозможный натиск казался таким же предостережением, как и их триумф. Но мужам Ордалии, затаившим  дыхание от постигшего их осознания, кепалоры представлялись никем иным, как орудиями Бога, а производимое ими опустошение нисхождением давно ожидаемой Благодати, вознаграждением за все их страдания. Их чудесный натиск не мог быть ничем иным, кроме как  гремящим гласом Небес.

Сам Бог предоставил тощих их гневу!

Искрошённые отроги Уроккаса становились возле Мантигола всё более крутыми и отвесными, кроме того, возносившийся всё выше и выше горный кряж, в той же мере всё ближе придвигался к Туманному морю. Независимо от того снизу смотреть или сверху, отовсюду можно было узреть содрогающуюся Орду, простёршуюся вдоль сокращающейся, по мере движения на запад, береговой линии; курящиеся дымами вершины; скалы, искрящиеся сотнями колдовских устроений, и, наконец, блистающую серебром клинков и доспехов Великую Ордалию, надвигающуюся с востока, словно высыпавшаяся из горы сокровищница дракона. И напор людей Кругораспятия был столь исступленным и неистовым, что некоторые из них вырывались далеко вперед из рядов своих братьев и поодиночке вламывались в шранчьи толпы, крутясь и размахивая оружием. Большинство этих душ были вырезаны в первые же мгновения, ибо шранки не мешкали, колеблясь как люди меж страхом и яростью. И все до одного они умерли, успев лишь изумиться, прежде чем, быть изрубленными и низвергнутыми во тьму, задыхаясь от резанных или колотых ран.

Вихрем явилась смерть.

Сыны человеческие обрушились на палево-бледную нечисть сперва ревущими волнами, а затем всей своей массой, лица их пылали от усилий и жажды убийства, чресла же пылали жаждой иной. Шранки отвечали яростью на ярость, но блистающее Воинство рычало, бушевало и било, словно целиком состоя из одержимых, а из человеческих ртов клочьями вылетала пена. Полоску берега огромной лентой теснящихся и сплетающихся тел обуяла бешеная схватка, больше напоминавшая бойню, нежели битву. Хрип, рёв и грохот. Раскалывающиеся щиты. Ломающиеся клинки. Вскинутые в попытке защитится паучьи руки. Мужи Ордалии кололи копьями в щели грубых доспехов, раскалывали головы, опрокидывали вопящих шранков на землю и, ликующе рыча, заливали лиловыми потоками чистую лазурь этого ясного утра.

Люди Юга обрушились на смешавшиеся вражьи ряды. Какая бы решимость прежде не владела шранками, перед их натиском она испарилась. Маслянистые глаза закатывались вверх. Скрежетали сросшиеся пластинами зубы. Бешеное стремление убивать сменилось не менее бешеным стремлением бежать и спасаться. Кланы бросались друг на друга, тупая паника охватила области, оказавшиеся зажатыми меж кепалорами и необоримыми тысячами, что следовали по их стопам. Люди торжествующе кричали, прорубая себе путь сквозь ярящиеся толпы, резали, кололи, расплющивали  нечестивых, лишенных душ тварей. Вспышки колдовского света сжигали тех тощих, что пытались удрать от ярости Ордалии, забравшись на скалы и вершины Мантигола.  Прибой забирал тех, что бросались в море, создавая целые ковры из утопленников, разбивая шранков о скалы или выбрасывая их обратно на берег.

Вака и его кепалоры продолжали продвигаться сквозь вопящие пространства, сея смятение, которое мужи Ордалии, следовавшие за ними, пожинали будто пшеницу или просо.

То тут, то там, в образовавшихся на поле битвы пустотах, самые опустившиеся из них терзали ещё подёргивающиеся туши врагов, пожирая кусками сырое мясо и жадно лакая лиловую кровь, словно псы, пристроившиеся у канавы возле какой-нибудь бойни.

Судьи предавали казни лишь тех из них, кого обнаруживали совокупляющимися с шранчьими телами.

Адепты защищали сами небеса или то, что ими казалось. Никогда ещё не видывал Мир подобной битвы — растянувшийся тонкой нитью отряд из всего лишь тысячи людей — некогда проклинаемых Немногих — защищающий горный кряж от безумного натиска тысячи тысяч шранков. Стоило существам, остававшимся на побережье, поддаться напору мужей Ордалии, как все неисчислимые полчища тварей, от которых почернела равнина Эренго, немедленно хлынули на вершины и перевалы Уроккаса, во множестве и с яростью, затмевавшими всё, что доводилось до сих пор видеть адептам. Казалось, что существа каким-то образом знали о бедственном положении своих собратьев, находившихся по южную сторону хребта, и понимали какое разорение и погибель они могут обрушить на головы не ожидающей этого Ордалии.