Ненависть

аненая женщина, пусть и убийца, всё же остается раненой женщиной, и осторожно, стараясь не шуметь, переместилась так, что тело само соскользнуло с нее, оставшись лежать поперек кровати. Встала, шатаясь от пьянящего запаха крови, ударившего в нос, и на миг застыла, увидев в углу своей тюрьмы девочку в синей тунике, призывно выставившую вперед раскрытые ладони.

— Не надо, Диз, — одними губами сказала она. — Два месяца. Два месяца, помнишь? Он давно в Вейнтгейме. Не трать времени понапрасну. У тебя его немного. Поняла?

— Да, — сказала Диз. Она поняла.

Она убила многих в тот день. Столь многих ей приходилось убивать только на поле боя, и то не всякий раз. У дверей в камеру стояли двое солдат — она зарезала их двумя небрежными движениями мутно сверкнувшего лезвия, воспользовавшись их оторопью. По дороге во двор ей встретились еще двое — их постигла та же участь. У ворот стоял начальник каземата, разговаривавший с лекарем — Диз даже знала о чем. Начальник умер сразу, рухнув на землю с перерезанным горлом, лекарь увернулся и закричал. Он кричал достаточно долго и громко, прежде чем Диз догнала его и добила. Сбежались какие-то люди, в основном безоружные, некоторые — с топорами и вилами. Все они, умирая, смотрели на нее с изумлением. Если бы Диз могла видеть себя в тот миг, когда ее здоровая рука молниеносно и небрежно секла жизни потрясенных крестьян, она тоже была бы изумлена. Может быть, ей даже стало бы страшно.

Но она не могла видеть себя. Она шла через село, высокая, белая, худая, в рубище висельницы, с глубоко запавшими блеклыми глазами и сбитыми в колтун огненными волосами, убивая всех, кто вставал на ее пути, и думала только об одном: «Два месяца. Он там уже два месяца. Идти. Идти. Не так, как хотелось бы, — но идти. Потому что нет больше времени. Нет».

Диз прошла через деревню, ступила на постоялый двор, вызвав мгновенную вспышку паники. Прежде чем ужас перешел в ярость, она достигла конюшни, подошла к первому попавшемуся коню, не глядя полоснула мясистым от крови лезвием по спине замешкавшегося конюха и взлетела в седло. Через минуту Диз даль Кэлеби покинула деревню, в которой Дэмьен провел последние три года, покинула не оглядываясь, оставив за собой жутким шлейфом восемнадцать трупов, первым из которых была Клирис, вдова маляра Эрика, а последним — пятнадцатилетний Инбер из соседней деревеньки, всего неделю назад с превеликим трудом устроившийся конюхом в этот постоялый двор и страшно гордившийся новым назначением. Она так никогда и не узнала, что то кровавое утро черным пятном растеклось по летописи деревни и что память о ней сохранилась не как память о бездушной молодой дряни, которую буквоед-староста на всеобщую беду выходил, чтобы казнить за убийство, — а как о белом призраке смерти, который пришел из неведомых краев, промчался по селению стремительной кровавой чумой и улетел прочь на черном, как сажа, коне, должно быть, к другим обреченным, а может, обратно в преисподнюю.

Впрочем, последнее предположение было правдой.

Диз