Тысяча и один призрак

сказал:

— Княгиня, лошадь князя Костаки прискакала во двор одна и в крови.

— О, — прошептала Смеранда, вставая бледная и грозная, — таким же образом однажды вечером прискакала лошадь его отца.

Я посмотрела на Грегориску. Он не только был бледен, он был как мертвец.

Действительно, лошадь князя Копрели в один вечер прискакала во двор замка вся залитая кровью, а час спустя слуги нашли и принесли его тело, все покрытое ранами.

Смеранда взяла факел из рук одного из слуг, подошла к двери, открыла ее и вышла во двор.

Трое или четверо служителей едва сдерживали испуганную лошадь и общими усилиями успокаивали ее.

Смеранда подошла к животному, осмотрела кровь, запачкавшую седло, и нашла рану на его лбу.

— Костаки дрался на дуэли с одним врагом. Ищите, дети, его тело, а потом поищем убийцу.

Так как лошадь прискакала через ворота, за которыми начиналась дорога в Ганго, слуги бросились туда, и факелы их замелькали в поле и исчезли в лесу, подобно светлячкам в хороший летний вечер.

Смеранда, словно уверенная в том, что поиски не будут продолжительными, оставалась у ворот.

Из глаз удрученной матери не скатилось ни одной слезы, хотя очевидно было, что она в отчаянии.

Грегориска стоял за ней, я стояла около Грегориски. Выходя из залы, он хотел предложить мне свою руку, но не посмел.

По прошествии четверти часа на дороге замелькал один факел, затем два, а потом и все остальные.

Только на этот раз они не мелькали по полю, а сосредоточились у общего центра.

Тотчас стало ясно, что этим общим центром были носилки и человек, лежавший на носилках.

Похоронный кортеж двигался медленно, шаг за шагом приближаясь к воротам замка.

Через десять минут он был уже у ворот. Увидя живую мать, встречавшую мертвого сына, те, кто нес его, инстинктивно сняли шапки и молча вошли во двор.

Смеранда пошла за ними, а мы следовали за Смерандой. Вошли в залу и там положили тело.

Тогда Смеранда торжественно-величественным жестом отстранила всех и, приблизившись к трупу, стала перед ним на колени, устранила волосы, закрывавшие его лицо, долго смотрела на него сухими глазами и затем, расстегнув молдавскую одежду, раскрыла окровавленную рубашку.

Рана оказалась с правой стороны груди: она могла быть нанесена прямым клинком, отточенным с двух сторон.

Я вспомнила, что в тот же день видела за поясом у Грегориски длинный охотничий нож, служивший штыком для его винтовки.

Я искала глазами у его пояса это оружие, но оно исчезло.

Смеранда потребовала воды, намочила свой платок в этой воде и обмыла рану.

Свежая и чистая кровь окрасила края раны.

Зрелище, представшее перед моими глазами, было ужасно и вместе с тем величественно. Эта громадная комната, освещенная смоляными факелами, эти дикие лица, эти глаза, сверкающие жестокостью, эти странные одежды, эта мать, высчитывающая при виде еще теплой крови, сколько времени тому назад смерть похитила у нее сына, эта глубокая тишина, нарушавшаяся только рыданиями разбойников, предводителем