Поглощенное время (СИ)

- Качай!

И Гебхардт Шванк занялся мехами. Пламени он так и не увидел, только его отражения в глазах Филиппа.

- Смотри-ка! - вытирая пот, заметил он, - Когда мы с нею, мы всегда одни, нам никто не попадается.

- Ну да...

- Эомер говорит, что она - Гидра. Дункан - что она меняет головы, как платочки. По-моему, это одно и то же. У нее нет истинного обличия...

- Оно ускользает от нее самой...

- Поэтому я назвал ее Dwyn, Ускользающая. Я думаю... Все зависит от того, насколько ее поклонники близко или далеко. Те, кто подальше, пляшут и непотребствуют перед Львиноголовой и сами становятся львами. Так сошел с ума Уриенс. И, наверное, его верховный жрец...

- Или Панкратий?

- Да, и он тоже, Хотя пока и не пляшет для нее.

- А мы?

- А мы близко и видим не защитницу, а Пожирательницу.

- Да-да! Я становлюсь рядом с нею очень глупым, думать даже не могу...

- Я тоже. Какой уж тут гнев...

- Она какая-то двойственная, и это меня бесит!

- Ничего, она скоро догорит. Погоди, погоди! Двойственная? Верно! И Поглотительница, и Защитница сразу, и это неразделимо. Но это тогда, когда она в восприятии людей, а не сама по себе!

- Ну да! И Пикси ее держал, и тогда она была цельной, они были одним! А потом стал поправляться и нечаянно отстранился. Тогда она попыталась сохранить единство, и он чуть не убил себя. Так?

- Я думаю, да.

Богиня догорела, но старое утомление так и не исчезло. Огонь погас, а уходить из душной кузницы не хотелось. Тогда Филипп как бы насильно встал и увел с собою Шванка.

Вступив в старый епископский сад, жрец и трувер продолжили разговор. Солнце встало уже довольно давно, и свет его сейчас был бел и неярок, слепил, не давая бликов. Мир выглядел таким же призрачным, как и ночью.

- Ее двойственность! - почти зашипел Филипп - Да меня от нее тошнит! Где двойственность, там и множественность, бесконечный ряд отражений.

- Но, Филипп, она же поглощает и все превращает в саму себя?

- Вот именно! А потом скажут, что это и есть целостность. Потом телоги припишут свойства смерти вообще всему женственному - думаешь, не поэтому мы храним свое бесполезное целомудрие?

- Ну, я думаю, вы так соблюдаете верность Храму.

- Если б только это! Тут еще и страх, позорный страх! Смотри, сначала возьмут и припишут Смерти женственный характер...

- Мастер Хейлгар ее так и изобразил.

- Вот-вот, и вполне по канону. А потом будет хуже - решат, просто по аналогии...

- Как ты - про личинку?

- Заткнись и дослушай! Решат, что, раз Смерть женственна, то Она якобы может и возрождать. И будет новое целостное божество - как здорово, как много надежды, каково величие Человека и его бессмертной души!!! Как же мне надоело! Шванк, что ты видел сегодня ночью?

- Перламутровый небесный свет, потом радужный небесный купол. И все это исчезло. Вроде бы так в старину боги призывали живописцев к Сердцу Мира?

- Похоже, но не так. Жаль, я не видел. А ты что об этом думаешь?

- Не знаю. Это было не страшно. Я вообще ничего не чувствовал.

- А Панкратий снова уезжает, его тревога растет. Что же это было все-таки?

Сад, очень похоже на Лес Броселианы, все не кончался, не желал выводить их к Храму.

- А какая она по-твоему, Филипп?

- "Какая" - это для нее некорректное определение, я думаю. Она вообще не воспринимается и делает бессмысленными все аналогии. А мы уж сами рады обманываться, как я с личинкою! Ох, злые силы! Я все чувствую, сейчас она сужает круги...

- Как хищная птица?

- Как рыба в омуте. Или это я не могу перед нею устоять, а она ни при чем? Не знаю. Если бы вернуться к началу...

Филипп снова согнулся и упер ладони в колени. Шванк перепугался. Если бы вернуться к началу? К чему именно в начале? Сад, старые яблони. Бог не объяснял ему, как, но он вообще не любит объяснений: ему, богу, видите ли, скучно это! Но, он говорил, вернуться можно. Что там было - яблони, море, розы и домик. Этого мало. А вот синий кошкин дом, конура на сваях - такого Шванк не видывал прежде и, наверное, никогда не увидит. Нет!

***

Тут-то и оказались странники прямо перед этой конструкцией из легких досочек. Кошки на сей раз дома не было. Но был май, а не август, послеполуденное время, а не утро! Розы лишь начинали расцветать, а яблони великая Помона покрыла густой белой душистой пеною. Шванк подвел Филиппа к гамаку, бережно усадил и сел сам.

- Где мы?

- Я сам не знаю. Извини.

Тут по траве зашуршали еще чьи-то быстрые шаги, и подошел третий. Филипп так и уставился на двойника, завернутого в клетчатый шутовской плащ, прямо в зеленые его очи:

- Шванк, мы умерли? Это мой идеальный облик? А где твой?

- Нет-нет, - усмехнулся бог, - Оба вы живы пока. Позвольте, я сяду.

Подобрав плащ, он устроился слева от Шванка, и тот загадал желание, сидя меж двойников: закончить роман вчерне хотя бы к весне. Бог немного раскачал гамак.

- Исполнится! - согласился бог, - и даже раньше.

А Филипп вглядывался теперь в белый домик. Бог ухватил его за запястье:

- Да не двойник я, не душа! Вот я, сильный и теплый! У меня есть тень!

- Ладно, - пробормотал Филипп, но руки не вырвал.

- Это тот бог, - объяснил Шванк.

- Ну, вот видишь - мы тоже плоть. Поэтому я и пришел. Жрец, ты чувствуешь ее присутствие?

- Нет, сейчас нет.

- А я чувствую, - пожаловался Шванк, - Ум по-прежнему не двигается.

- Странно, - ответил бог, - Это место ей недоступно. Это не она!

- Понимаете, - почему-то пряча глаза, продолжал он, - мы все - плоть. И нас эта демон тоже пугает.

- Но вы же бессмертны?

- Мы так думали, пока к Сердцу Мира не пришла одна паломница, старая мать. Самые осторожные и пугливые из богов живут у самого дна, они не растут, навсегда остаются младенцами. А к ней они вдруг поднялись, радостные, и одного она успела испить. А потом вдруг случилось что-то, и тьма с кромки воды стала преследовать их. Маленький бог радовался, тронулся в рост, а потом исчез. Старуха, как ты знаешь, жрец, погибла. Но ни вы, ни мы не знаем, кто или что погубило паломницу и маленького бога.

- Так она успела! - встревожился Филипп.

- Увы, да, - согласился бог, - И мы не знаем, доброта ли милой старушки оказалась для него таким страшным соблазном, или смерть случайно набросилась на них. Но его нет, я не слышу его плача, не чувствую его.

- Боже, я - Филипп, заклинатель. Ты хочешь какой-то помощи от меня?

- Пока сам не знаю. Поговорим - поймем. Я знаю твои мысли и вижу, что ты лучше понимаешь природу божества, чем мы сами...

- Ты мне льстишь? - нахмурился Филипп

- Нет! - в ответ нахмурился бог, - Я знаю. Просто боги не очень то интересуются собою... И не смей приписывать мне низменных побуждений!

- Прости, боже.

- Даже если они и есть! - торжественно закончил бог, и тогда вступил Шванк, чувствуя себя сейчас маленькой вредною собачонкой:

- А скажи, боже, зачем тебе роман о Храме именно от меня?

- Все это как-то связано... У меня был близкий друг, человек... И есть сейчас, даже если ты, Гебхардт Шванк, меня другом и не считаешь.

- О, ты смог полностью произнести мое имя! Это много стоит. Но ты все-таки мною помыкаешь, насилуешь...

- А как с вами еще обращаться, ленивые смертные?

- Так, - сказал Филипп, - Тебе, боже нужно как-то сладить с Пожирательницей Плоти?

- Скромнее - просто понять ее. И ты мне очень помог.

- Но как ты понял, что я не ошибся?

- Я этого не понял. Важно, что ты смог вообще думать о ней, запускать мысли своих друзей. Важно, и каким способом ты думаешь. Мой друг тоже мыслил символами и аналогиями, богам это понятнее. Спасибо, жрец Филипп, ты нам уже помог.