Поглощенное время (СИ)

Тем временем - Шванк этого и не заметил - миновали серые сумерки и утвердился крепкий поздний вечер. Звезды вечерней из окна видно не было, но света жировой лампы недоставало все сильнее, и приходилось думать уже не об образах и обликах, а просто о начертаниях букв. И Эомер недовольно заворчал и погасил свечу. Гебхардт Шванк тоже задул жировуху и собрался было уходить, но тут появился Дункан.

Дочь его все еще не пришла в себя, и мастер что-то выискивал сам.

- Посмотрите-ка, свет изменился! - удивленно сказал он и сосредоточился, - Кажется, сумерки хотят вернуться...

Пока разворачивался старый хромец, Шванк успел подойти к окну с другой стороны. А мастер Дункан стоял у порога и, чувствовалось даже спиною, вглядывался в ночной свет.

- Эомер, наставник! - спросил он, - Свет Сердца Мира, который призывал раньше живописцев, был таким? Я-то был еще мальчишкой...

- Нет, - отрезал Эомер, - В старину было не так. Помнишь, наверное - это был просто столб в небесах шириной с целое море. Он подымался мгновенно и стоял несколько ночей.

А сейчас, видел Шванк, подобие тумана наползало от горизонта на небесный свод, и издали были заметны частые сполохи.

- Но туман не поднимается сверху, - недоумевает Шванк, - Разве это возможно. мастер Дункан?

- Нет...

А туманный язык успел проникнуть и в окно. Перламутровый тон был отлично видим; кажется, можно его было определить и нюхом, и вкусом. Не было в странном тумане привкуса сырости, запахов он не усиливал и видимости не ухудшал. Просто воздух обрел некий облик. Мастер Дункан навис над столиком Эомера, встал в середине и оперся татуированными кистями в подоконник. Теперь оба нарисованных глаза - совиный и кошачий, зрячий и дремлющий на его руках - казалось, насторожились. Мастер и сам таращился в темноту округленными глазами, и над темными радужками стали заметны полоски белков. Вытянулся в сумрак и Эомер. А перламутр все затягивал - и двор, и постройки, и внутренность библиотеки.

Сколько стояли так? Кто знает. Луны не было, а вечерняя звезда потерялась в перламутре. Но вскоре - а неподвижный Шванк не успел устать, не успел разогнуться и Эомер - перламутр не удержался и ушел вверх, по небу расплылась радужная неяркая пленка. Показалось, что воздух стал теплее и гуще, но ненадолго. В конце концов пленка эта собралась в шар света где-то над горизонтом и исчезла. Выступили крупные звезды, и вечерняя звезда уже не властвовала над ними.

- Я видел! - нежно улыбался здоровяк Дункан, - Я видел... Небо - это не купол, это колокол! Когда мы смотрим на горизонт, то глядим вдаль и видим только узкий слой неба. А потом начинаем разгибать шею, подымать голову, и небо видится нам как часть сферы, а в самом зените - как плоскость. Спасибо туману - я это напишу!

И глава живописцев вприпрыжку убежал к себе, не прикрыл дверь. Со двора донесся какой-то бранный выкрик, а потом забормотал виноватый бас. И в библиотеку шагнул сам епископ, привычно укутанный с головою в клетчатую козью шаль, за ним прошмыгнул и убежал в книгохранилище полухвостый рыжий кот. Коты в библиотеке вообще старались шмыгать вдоль стен и держаться не слишком заметно - видимо, боялись подвернуться под табуретку Эомера.

Что ж, епископ вошел, стараясь топотать менее громко, чем всегда, и грустно улыбнулся:

- Наставник, что это было?

- Не знаю, - мрачно ответил раб.

- Что ж, - улыбнулся Панкратий и вытер лоб, - интуиция моя не так хороша, не так хороша... Но грустно - как будто бы из мира уходит божественный свет.

- Угу, - добавил Эомер, - И остается только Она, Гидра...

- Замолчи, - замахал на него епископ, - Не накаркай, учитель мой!

А потом встал как вкопанный, упер кулаки в бока:

- Идите-ка спать, мастера. Утром решим, как быть.

Гебхардт Шванк вернулся в гостиницу, а старый раб остался сидеть у окна. Когда вернулся к себе епископ, Шванк так и не узнал.

***

Следующим утром, думал потом Шванк, он так и не проснулся и весь день провел в сновидении.

- Господин Шванк! Господин Шва-анк!!!, - это Хлоя перекатывала его в постели, как бревнышко, - Вставайте немедленно, Вас срочно вызывает Его преосвященство!

- Что? Куда?

- К нему. Да Вы не волнуйтесь...

Трувер так и уснул одетым. Вспомнив о свете ночи, он встал и механически вышел. Увидев зеленоватые сумерки перед рассветом, услыхав опять разодравшихся трясогузок, он побежал. Бежал медленно, увесисто по белой дорожке к дому епископа.

Там уже сидел за столом нахохленный Филипп, все такой же синеватый, одетый в бурое, а на Панкратии было церемониальное одеяние с красной каймой по краю.

- Вот что я решил, - сказал, не садясь и не предлагая сесть посетителю, епископ, - Вы сейчас, пока нет никого, пойдете и сожжете ее.

Снова на столе красовалась Львиноголовая, но бликов пока не отбрасывала и не казалась железной.

- Но, Ваше преосвященство, - попытался возразить Филипп - и, видимо, не в первый раз.

- Я сказал! Она не освящена - я просто купил ее на базаре у какой-то жены ремесленника!

- Но тогда зачем ее сжигать, если она ничего не значит?! - разозлился Филипп, - И если она от этого потеряет облик? Если она хочет облика, а мы опять его уничтожим, что тогда?!

- Я устал! - рассвирепел и епископ, - От тебя, от Эомера и особенно от Уриенса!!! Если ты помнишь, племянник, наши паломники еще живы в холмах, и я...

- Но...

- И я не могу оставлять ее в тылу! Вы это начали - вам и завершать, не так ли?

Шванк подумал, что епископ, как и Уриенс, недавно (может быть, ночью) сошел с ума и не замечает этого. Но трувер не знал, как правильно возразить. Заметив это, епископ сунул Львиноголовую прямо ему в грудь, и пришлось схватить ее.

- Все. Идите и делайте.

Шванк пошел вперед, Филипп за ним. Но во дворе жрец обогнал трувера.

- Доброе утро, - мрачно поздоровался он, - Как ты на это смотришь?

- Ох, не знаю! Но епископ-то...

- Да... Но пойдем.

Они направились к мастерским не по белой тропе, вымощенной острым гравием, а задами, через старый темный сад с яблонями и вишней.

- Понимаешь, - извинялся Филипп, распинывая по сторонам мелкую падалицу, - тут так принято: подчиняться любому самодурству. Иногда это оправдывается, как с Молитвенной Мельницей. Или с превращением шаманов в епископов.

А дальше последовали шипящие непристойные проклятия в адрес епископа Панкратия. Шванк слушал, хихикал, а кое-что, самое смачное, даже запоминал для себя - а вдруг в будущем снова придется показывать похабные комедии? Потом наступила очередь епископа Гермы - если бы существовало загробное царство, на его долю выпала бы серия весьма любопытных мучений за весьма сдержанные прегрешения... А дальше Филипп задохнулся и умолк.

- Филипп, - вставил свои два грошика наш трувер, - тебе что, жалко, что ты заклинал ее зря? И что, если ты ошибся - и она не личинка, и не хочет никакого облика?

- Шванк! - назидательно воздел палец Филипп, - Сейчас я набью тебе еще один фингал!

- Нет-нет, Ваше будущее преосвященство! Вы и так очень даже самодур, вполне достойный своих славных предшественников!

Филипп захихикал, и, запустив яблоком в стену, отправился в кузницу. Шванк смешно семенил следом, удерживая богиню, словно горячую кастрюлю.

Шванка впервые вынудили работать с горном. Так, у дальней от входа стены построен довольно высокий кирпичный колодезь, плотно набитый глиной и покрытый сверху толстой каменной плитой. По центру плиты для печи сделано гнездо, а сверху - вытяжка. Вбок идет патрубок, и завершается он мехами.

Рассерженный Филипп всыпал в горнило лопату угля, прикрыл дровами и стружками, а потом грубо отнял Львиноголовую у Шванка и расколол молотом. Высыпал обломки на дрова, посерел, сел. Встал все-таки и разжег огонь, кратко скомандовал: