Поглощенное время (СИ)

- Так вот. Я проводил его сюда ночью - тут тепло, он не замерзнет. И утром он приказал вернуться...

- Кто?

- Да Эомер же! Значит, он мертв...

Шванк медленно спросил, глядя круглыми глазами:

- Так ты знал?

- Догадывался, - стиснул веки Филипп, - Пойдем, осмотрим его.

У трупа Филипп присел на корточки, а Шванк остался стоять. Утренний свет показал - большая лужа темной крови еще не замерзла, но схватилась, как студень. Эомер упал на правый бок, а за ним повалилась и его табуретка. Крупную голову окутывало не покрывало, а небольшой белый мешок, в каких обычно оптом продают пряности. Филипп осторожно приподнял окровавленный край.

- Так, упал раной вверх, хоть что-то, - бормотал он, - Даже голова еще не окоченела, тепло еще не ушло. Значит, я не успел! Смотри, Шванк!

Шванк смотрел; Филипп прикасался к шее покойного очень осторожно, как будто ему можно было бы причинить боль. Задержав пальцы под углом челюсти, он огорченно помотал головой:

- Нет пульса. Смотри, Шванк - это он сам - вот насечки!

Гебхардт Шванк увидел под слоем крови - несколько косых надрезов, идущих вниз и слева направо; губы ран разошлись, особенно тех, что выше. Сосчитать насечки сейчас Шванк бы не смог.

- Кровь лилась вниз, широкой струей - значит, он сидел... Голову запрокидывал. Знаешь, Шванк - поймать артерию ножом очень трудно, врачи используют для этого крючки...

Шут шмыгнул носом и отвернулся, и Филипп ненадолго замолк.

- Ага, вот рана! Теперь смотри, Шванк! Смотри, я сказал!

Гебхардт Шванк не посмел ослушаться - ведь именно он обвинил друга в убийстве!

- Вот она.

Рана была странной - под самым углом нижней челюсти, ниже уха. Она, с чуть оцарапанными краями, как бы разгонялась, восходя по шее, и нож ушел под челюсть; быть может, вонзился в корень языка. Он упал сразу - подумал Шванк - ведь темная кровь потекла под челюстью слева направо, промочила край мешка и собралась в лужу на земле. А потом нож под тяжестью руки вырвался из раны и снова быстро черкнул по шее... "Да, - думал Шванк, - Все так и было".

- Филипп, откуда ты все это знаешь?

- Иногда - очень редко - мы приносим жертвы. И надо, чтобы все происходило правильно.

Лужа крови была не столь велика, как со страху показалось шуту. Да, голова и шея кровят сильно... А шею и руки трупа залила кровь более светлая, из поверхностных ран.

- Где же нож? - пробормотал Филипп.

- Вот, - указал пальцем Шванк.

Под самыми пальцами покойного лежал его знакомый ножик - просто обоюдоострый наконечник стрелы, засаженный в старую деревянную рукоять.

- Что ж, вот и все, - сказал Филипп и на корточках развернулся к Шванку, взглянул в его глаза, - Это он сам, теперь видишь? Здесь нет никаких следов, кроме твоих.

- Да. Прости меня. Я... просто перепугался.

- Тогда давай соберем эти твои обрывки. Нечего здесь сорить!

Шванк начал судорожно подбирать обрывки, искать разлетевшиеся. А Филипп слизнул следы крови с пальцев, пригорюнился и что-то покойному прошептал. Шванк не слушал.

Оба поднялись; трувер бросил в огонь свой бывший черновик и спросил:

- Филипп! Он же был твоим учителем и другом епископа! Почему же вы не взяли его с собой - потому что он злой, потому что раб? Или из-за хромоты?

- Нет, - покачал головою Филипп, оскалился, - все куда сложнее. "Царица" никогда не принимает участия в погребении своего патрона. В старину их давили петлей у гроба, но сначала прикрывали лицо сплошной белой маской, без глаз и без рта. Вот почему он надел этот мешок. И вот почему повредил именно шею.

- Но он же закололся стрелой!

- Да, потому что он - княжеского рода, а вешают рабов.

- Значит, он все предусмотрел...

- Ну да, устроил себе смерть по канону!

- Что теперь будет? - тупо спросил шут.

- Его похоронят в белом облачении действующего епископа - сошьют сегодня на живую нитку - и в маске на жреческом кладбище. Раньше их душили, а теперь просто забывают, оставляют в покое! Но Эомер не позволил его забыть, да, Шванк?

Столь черная улыбка озарила театральное лицо Филиппа, что жонглер просто оторопел и не нашел слов.

- Браво, Эомер! Клянусь, у меня никогда не будет "царицы"!

- Но зачем? - растерялся Шванк, - Ну, забыли? Мог бы жить...

- А куда, по-твоему, он мог бы вернуться? Не в казарму же рабов в девяносто лет, а?

Шванк согласно закивал - как и Эомер в последние свои дни.

- Ладно. Раз он хотел, чтобы его лица не видели, я прикажу наложить маску поверх мешка. А теперь иди, Шванк, бей в гонг и уходи. А я буду объясняться сам.

***

Гебхард Шванк вернулся в тепло и осмотрел руки - крови не было. Толстушка Агнесс подошла к нему, пропищала:

- Мастер Эомер велел передать это Вам, когда Вы освободитель.

Передала небольшой свиток, потом сморгнула поросячьими глазками, словно бы что-то забыв, сделала нелепый реверанс и оставила трувера наедине с документом.

Он развернул его и увидел, как и ожидал, крупный квадратный почерк Эомера - шрифт профессиональных переписчиков.

"Мастер Шванк, - было написано в нем, - Прочти это сам и дай прочесть Филиппу. Вы оба - легкомысленные, забывчивые, ребячливые создания. Покойный епископ Панкратий послал вас сделать что-то с незнакомой богиней, а потом потерял к ней интерес - и вы тоже: один увлекся своим романом, другой - покаянием! Вы потеряли ее, и она убивает Пиктора, Панкратия, меня.

Неужели вы думаете, что она забудет о вас, когда вы вышвырнете ее из памяти? Да ей только этого и надобно! Так вот, единственно лишь мастер Пиктор, пусть восстановится его здоровье, пытался удержать ее, не дать раствориться в душах - но и то делал это по какой-то нелепой детской причине. Я, да будет вам известно, поддерживал с ним письменную связь. А вы-то почему предали друга и послушали моих распоряжений, что за детство?

Демона выпросил у Пиктора я - обещал (и исполнию) помощь и протекцию в одном щекотливом деле. И именно я последние месяцы удерживал ее при себе, не пускал ни к вам, ни к Панкратию. Особенно к тебе, Филипп - потому что ты успел в нее влюбиться. Но сегодня мое время вышло, и я оставляю вас на произвол судьбы, действовать будете сами - как знаете. Я, наконец, не нянька для трех взрослых мальчиков, мне за глаза хватало и одного старого.

Я понял: Гидра - это сама Душа Мира. Каждое одушевленное существо - ее голова. А тела словно бы и вовсе нет. Или есть, но тогда это она, Пожирательница Плоти. Не все ли равно, отцветет или продержится чуть дольше моя душа, эта ее голова? Я от вас устал, устал от Храма, от сумасбродного Панкратия и от скромного Акакия. Зависеть ни от них, ни от вас двоих не хочу. Прощайте.

P.S. Филипп, мальчик мой, как же ты мог так поступить с епископом Панкратием - ведь он же дядя твоего дяди? Я знаю, ты видел, как он сходит с ума - но не помог ни ему, ни мне, не попытался его удержать, не привлек к этому делу светских родственников. Что сказать? Ты проявляешь прекрасные способности жреца из высшего клира и уже научился оставлять неудобных в покое. На моем веку такое благополучно пережил только епископ Герма, да и то его лечил потом сам Зеленый Король снадобьями Броселианы. Так что думай и кайся еще, сын мой. Панкратий как-то удержался на ногах после первой раны и не выпустил меча.

P.S. Мастер Шванк, если ты думаешь, что я намеренно исказил отчет об обстоятельствах смерти Зеленого Короля и Хейлгара Зрячего, а также о пропавшем без вести епископе Герме, ты ошибаешься. Считай, как хочешь - но я дословно записал рассказ двух Лесных Королев, попросту не задав им ни единого вопроса. Но если ты поэтому считаешь, что я клевещу на покойного, это твое право! А с епископом Гермой я сам объяснюсь уже на днях, если души остаются в живых после смерти. Теперь все. Эомер, князь Черного Брода".