Мириад островов. Рождение героя (СИ)

И сказал за дверь:

— Крисп, давай средний клистир. Умеренно тёплый.

Надо было признать, что руки у парня были и впрямь деликатные и ловкие: одна чуть приспустила штаны и одновременно расправила поверх всего камзол, другая ввела в щель узкое дульце, а на поршень Одгар давил, наверное, грудью.

— Теперь подымайтесь и идите вон за ту занавеску, там и приведёте себя в надлежащий вид. Для одежды крючки, для остального — проточная вода в стенке и отверстие в полу.

— Всему раздеться? — спрашивает Барбе с несколько обречённой интонацией, слыша, как снаружи грохают явно в четыре руки.

— Можно поясок стыдливости надеть, только в нашем деле лучше обойтись без узелков и завязок.

— Без узлов на концах — это точно, — иронически заметил священник, выходя наружу в самом неприкрашенном виде.

Галина возлежала — иного слова не подберёшь — на узком шезлонге, плетённом из лиан: ноги выше головы, живот выше вообще всего.

— Привет вам. Долго как разговаривали, — пожаловалась. — И до того — шли.

— Ну, зато теперь сбываются все мечты, — фыркнула мейсти. — Кто дровишки в костёр подкладывал — ты сама или Орри? Холодновато.

— Мне трогаться с места не дают — воды отошли.

— Так у тебя всегда или за полтора десятка лет подзабылось, как бывало?

— Всегда. И ничего такого.

— Это по молодости ничего такого, а по старости может быть ого-го. Ваша ба-нэсхин где?

— За хворостом пошла.

— Тогда Рауди! Выйди, будешь надобное через порог в сени передавать. И не пускай никого.

Сразу подошла, общупала:

— С малышом пока недурно, хотя боится вроде. Ноги у тебя сильно отекают, что приходится на специальной подставке держать?

— Да так, не страшно. Если хожу — рассасывается, это сейчас меня на спину завалили.

— Сердце у него сильное. У тебя — не очень. Схватки пошли?

— Раз в час. Так и во второй раз было: нарочно не убыстряли. В первый лекарка снадобье дала.

В сенях грохнуло.

— Хворост прибыл. Сейчас пожарче растопим.

— Мейсти, не пойму, как ты одна со всем справишься. В смысле дрова ведь грязные.

— Воды, что ли, для мытья вдоволь не нанесли? — повитуха вынула из сумки и нацепила на руки огромные голицы из бычины, вышла через дверь, стала носить и кидать в очаг поленце за поленцем. — Ты ведь пока не у дел — так хоть разденься. Скоро жарко станет ото всего вместе. Что — стыдишься своей наготы? Рутенка называется. Одеяло рядом с собой возьми — накроешься и давай под ним действуй, заодно и сквозняка не почувствуешь. Вот было старинное поверье — все путы в доме распутывать и все запоры отпирать. Вроде и пустое занятие, да на пользу работало.

— Трудно, — постанывает Галина, вертясь с боку на бок и пытаясь вытащить из-под себя лишние тряпки.

— Терпи — дальше куда хуже будет. Те, кто тебя обряжал, они что — думали, добрая тётя-знахарка обо всём позаботится?

Наконец, очаг наладили — по древнему методу, как на ночлег: крошечная копия внешнего жилища, внутри которое тлеет нежадное и упорное пламя. Стропила еле тлеют, крыша пока невредима, черёд ей придёт нескоро.

Мейсти Леора разделась до рубашки, омылась в тепловатой водице, натянула свежий балахон:

— Так. У тебя все еще затишье стоит? Давай-ка, по чужому обычаю, изнутри водой промоем. Клистира боишься?

— Стесняюсь и противно до ужаса. Бич наших роддомов, знаешь ли. Те разы, с девочками, как-то обходилось.

— На сей раз уж лучше дополнительные фишки получить. И натуральный процесс пойдёт быстрее. Девушка, ты ведь не хочешь родить своего сына прямо в кал и блевоту?

— Не хочу, — Галина приподнялась. — Вот именно что нет. Мейсти, мне мама покойная рассказывала. В те времена ещё касторовое масло было принято давать роженицам, чтобы освободить желудок. Да не в капсулах, а прямо из чашки. И навстречу этому — клизму литра на два. В общем, ей одновременно захотелось тошнить и какать. Выбирать пришлось: рвала, сидя на подкладном судне. Потому что в разгар схваток тоже заставляют линолеум в палате мыть. Вот.

— Да уж. Круто, — мейсти поморщилась. — А нас, вертдомцев, ещё упрекают, что — как это? Садисты.

— Кто так говорит?

— Да те, кто по-прежнему добивается мира. Вкупе со своими интересами.

— Так они ещё живы?

Лео поворачивается — лицо озаряет совершенно непредставимая гримаса, в которой смешиваются чистое удовлетворение, багровая ярость и чёрный смех.

— А как же! Ищут компромисса.

— Знаешь, мейсти. Моя подлая рутенская натура говорит, что при желании и мы обе могли бы отыскать нечто компромиссное. Что там у тебя водится в сумке?

— Вытряхнуть?

— Пожалуй. Если там нет никаких фирменных — вернее, гильдейских секретов.

Холщовые мешочки с травой, хрустальные склянки с микстурами. Латунные коробочки-погремушки, полные пилюль. Палка из мягкого дерева, такие Галина видела и раньше: кляп, чтобы впитывать в себя боль того, кем манипулируют. В её случае — роженицы. Страшного вида ножи, щипцы и клещи — куда там выставке «Орудия пыток» на ВВЦ. От их вида внутри Галины происходит очередная судорога — несильная. Хорошо это или плохо?

Воронка с кишкой неопознанного зверя — вливать лекарства или кормить жидкой кашкой. Хм?

Солидных размеров посеребрённый — если не серебряный вообще — шприц с тупой иглой. Явно не для внутривенных вливаний. Кольцо, которым управляется поршень, украшено тончайшим орнаментом.

— Мейсти, а это что такое?

— Новая разработка, лет двадцати от роду. Заменил используемые ранее бычьи пузыри с дудкой из рога, — отвечает Леора с неявным сарказмом. — Постарались сделать красивым, как любого первенца науки.

При последних её словах до Галины, наконец, доходит.

«Вот тупица-то, — думает она о себе с досадой. — Как ни притирайся к Верту, а всё одно изо всех скважин старушка Земля прёт».

— Ладно, мейсти, на такую процедуру я согласна, — говорит женщина. — Весьма эстетно получится, особенно, если мои дурные запахи уйдут вместе с дымом. Авось выманим моего дитятю на серебро. Тёплая вода после твоего помыва осталась?

— Так, давай теперь на «прогулочный камешек», молодцы, что догадались выписать. Все помои выжрет и не подавится, — торопливо говорила мейсти Леора. — Как у тебя внутри?

— Полным-полно водицы, дерьма и младенчика, — угрюмо сообщает Галина. — Ждёт не дождётся, наверное, когда начнёт меня мучить.

— Что, шевелится?

— Нет, затаился, стервец.

— Второй раз серебряной водицей тебя не накачать?

— Не стоит. Как бы я не выплеснула вместе с грязными помоями самого ребёнка.

— Так говорят в Рутене?

— Именно так в Рутене и говорят.

— Вы давно показывались лекарю? — вдруг спросил Одгар. Второй экзекутор, если и был, исчез.

— На днях. Сердце хорошее, сильное, как у двадцатилетнего.

— Нет, я о шраме. Снаружи должны быть желваки, а их нет, — экзекутор дотронулся пальцем до вдавленного треугольника, провёл вниз до ареолы.

— Оба рассосались, — Барбе пожал плечами. — И здесь, и на спине. После нетрадиционного лечения.

— И левое лёгкое.

— Зарубцевалось давно. Это так важно?

— Важно.

Говоря последнюю фразу, Одгар разделся до пояса. Потом отошел, одно бросил, другое взял в правую руку.

— Исполняю по обряду — показываю. Это второе из трёх, — Одгар поднял на уровень глаз клиента узкую плеть-девятихвостку. — Наилучший опоек, не склизок погибельный. Кожа гладкая, концы ремней закруглены, рукоять удобна для обхвата.

— Приятно познакомиться, — бормочет священник. — В бане мы, как помню, куда более грубым полосовались.

— А вон там — третье.

Обернулся, сдёрнул покрышку. Позади них возвышалось нечто вроде крыльца на две широкие ступени, из гладкого дерева. По сторонам брошены расстёгнутые ремни с массивными пряжками.

Станок для порки.

— Все, шуточкам конец, — говорит акушерка, осторожно направляя роженицу к прежнему месту. — Давай ложись обратно. Схватки начались как следует и вот-вот проявятся во всю силу. Или погоди.