Мириад островов (СИ)

Татьяна Мудрая

Мириад островов

Пролог

С некоторых пор всё происходящее казалось Галине сплошным дремучим сюрреализмом. Начиная с момента, когда перед ними с отцом — вместо замусоленной по углам книжной страницы — встала роща с вызывающе яркой травой. И дерево, в котором девочка с трудом опознала дуб: с корой, которая морщинилась не только вдоль, но и поперёк, создавая как бы ступеньки, с ветвями, что начинались на уровне глаз, и листвой, тронутой как бы медным окислом. Высоко вверху виднелось нечто вроде широких качелей — доска, лежащая поперёк одной из веток и буквально заплывшая корой.

— Хорош, а, Галина Севна? — отец торопливо распаковывал плотный тючок с одеждой, стаскивал с себя всё вплоть до трусов. — Патриарх здешний. Да на него не гляди — успеешь налюбоваться. Одевайся, не обращай на меня внимания. Вот-вот по нашу душу встречальщики — до места провожальщики придут.

В тючке лежали для него толстые бедренные колготы с подошвой и перламутровой пуговицей на месте пупка, желтоватая по тону рубаха, вся в складках, и суконная куртка под чудным названием джеркин: в талии облегающая со шнуровкой, в рукавах приподнятая и присборенная, с широкими складками от пояса до колен. Для неё — такие же колготки, батистовая сорочка наподобие ночной, вся в плиссировке, и грубошёрстное платье, разрезанное снизу доверху, с множеством костяных пуговиц от ворота до подола. Ну и обувь кстати. Такие же деревянные подошвы с ремешком вроде сандалий, как и отцовы, только поменьше.

— Кусучее, — пожаловалась на платье.

— Где ты увидела зубы, привереда? — отозвался отец. — Сплошь натуральный материал. Выделка деревенская, добротная.

— Цвета тоже натуральные, — Галина в ответ выпятила нижнюю губу. За это её ругали в детстве, но ругань ушла вместе с мамой и бабушкой.

Вот о чём ей напомнило дерево: подмосковная автобусная остановка «Дубовая роща», во времена её детства «Лепрозорий». Освежающе.

— А что там с красками? Луковая шелуха, чернильный орешек, васильки, березовый лист, пурпур из ракушек, кармин из кошенили, кофейная гуща, — прокомментировал он. — В последнее время у готийцев вошли в моду привозные химические красители.

— Ты хоть на минутку можешь забыть о своей торговле?

(Своей мелкой контрабанде, хотела она сказать, но удержалась. Алексей уже предупреждал Галину, что игра пошла по-крупному. Оттого и захватил дочку с собой в качестве той же контрабанды.)

Вместо ответа отец засунул всю одежду в пустой мешок, на обратном ходу вытащил оттуда пояс с бронзовыми бляшками, мешочек и длинные ножны с махорком. Засунул кошелёк за пазуху, кинжал вместе с его футляром заткнул за пояс, темляк на рукояти выправил наружу.

— Это вот, на тебе самой, называется жарсе. Купеческое или мелкопоместное. Простолюдинки одеваются строго через голову и куда нарядней.

— Снова новый термин. Я ведь так говорить не научусь.

— Ой, Галю! Я ж тебе толковал, что ты уже умеешь. Куда проще, чем с теми же белорусами. Друг с другом эти вертцы немного иначе общаются, чем с гостями. Говоры разные образовались, слова для вещей, а титулы и вообще несусветные.

Дальше пошло по накатанной колее: двое солидных особ в таком же, как сам отец, взаимные поклоны и церемонии, всякие «мэс Алек» (отец) и «сэнья Гальи» (она сама). Верховые лошади, ради которых они с отцом немало потратились на ипподромный прокат. Неуклюжие сёдла, мужское и женское, такой скамеечкой. Нудный путь из Вестфольда в Готию, купеческое подворье в большом городе, бывшей столице. Имя города отличается от прозвания нашей планеты только одной буквой, шутил папа, оттого я Лутению и выбрал, а не ради понтов. Две славные комнатки в наёмном доме, только что смежные и отхожее место снаружи. Мебель словно вырезана одновременно с самим помещением из какого-то загадочного монолита — настолько тяжела и неухватиста.

Галина почти сразу вникла: она тут не из-за того, что пятнадцатилетнюю пацанку не на кого было оставить. Кроме пуганой родни, в Москве был ещё и специнтернат «для предположительно инфицированных», куда лучший, чем можно было вывести из названия.

Нет, её дело было — создавать ауру. Иноземный торговец без женщины, которая могла бы хоть номинально «держать дом», в Готии — да и во всём Вертдоме — не котировался.

Оттого, едва развернувшись со своим «живым железом», мэс Алек накупил дочери нарядов и украшений, почти антикварных, но именно поэтому впечатляющих.

Живое железо тоже был тот ещё сюр. Самые обычные механизмы рутенского, то есть земного производства, которые приходили на отцово имя из-за моря, тут в буквальном смысле орошались кровью владельца — приручались. Мотоциклы и скутеры, вертолёты и авиетки, практически неотличимые от себя прежних, весело раскатывали по дорогам или парили в воздухе, бытовая техника пряталась в домах, кое-что помельче, типа карманных часов, прицеплялось к одежде.

— Дело ясное, что дело тёмное, — острил отец. — Мне этим колдовством не пользоваться, я его только поставляю.

С поставками тоже было не всё просто. Телепортировать в дубовую рощу и вообще в центральные районы Вертдома не удавалось ничего помимо кое-каких носильных вещей, а вот жители моря и морского побережья добывали и поставляли рутенский товар бесперебойно. Вот разъезжать по стране и стоять за прилавком им был недосуг. Оттого был необходим агент с добрым именем, конторой — и красивой хозяйкой для рекламы.

Самой хозяйке по причине крайней молодости все эти сложные материи были и совсем ни к чему. Высокопробное золото, натуральные самоцветы и дикорастущий жемчуг, фижмы, корсажи и крахмальные нижние юбки, удивительной красоты и качества шёлковые, бархатные и конопляные ткани для тела, тонкое льняное бельё для постели, чудесная глиняная посуда, которую легко было перепутать с фарфором, хрусталь и серебро — для стола, рукописные и печатные книги — для разума. Вот это было насущным.

Так же как и чистейший воздух, богатство воды, деревьев и трав, незатейливая, непривычная, но всё равно очень вкусная еда.

Галина, сама того не замечая, постепенно входила в суть отцова дела.

Для настоящего «посвящения в жизнь» их товара хозяйских эритроцитов с лейкоцитами надолго не хватало: требовалась санг ренья, королевская кровь, пурпурная кровь. Буквально две-три дорогостоящих капли… Отец посмеиваясь, рассказывал, как на этом попался сам свежекоронованный владыка, его величество Кьяртан, который сколотил на особого вида услугах капиталец и не спешил сдавать его в госказну. Ему пригрозили мало не главосечением, а золото пустили на выкуп невесты из монастырского рабства. Так что теперь в Верте мужицкая королева, умница, грамотная, но не шибко удалась личиком.

— Анекдот, — рассудила Галя. — Тут же должен быть абсолютизм. Просвещённая монархия или как-то так.

— Как это говорилось про наших собственных царей? — объяснял отец. — Монархия, ограниченная цареубийством. А здесь — дополнительно ограниченная матриархатом старших женщин: королевы-матери, королевы-вдовы и главной воспитательницы, по совместительству ведьмы.

— Слух удивительный, но вовсе не новый.

— Это ты о троице или о ведьме? Говорят, она то есть игна Стелламарис и её муж Хельмут, тоже придворный, — такое же «посвящённое железо», как и наши рутенские машинки. Их ещё называют «живые мечи».

— Полная чушь. Не верится никак.

— В том тебе нет необходимости. Использовать можно и без веры. По крайней мере, наши дела сильно улучшились, когда исчезла королевская монополия. До того наш юный владыка весь товар пропускал через себя самого.

Ещё отец обиняком пояснил, что чем выше положение и чем знатнее сам вертдомец, тем большим он в случае чего отвечает перед законом. Но такое и вообще не лезло ни в какие ворота, поэтому Галина до поры до времени отставила эти слова в сторону. Как и слова о дополнительном ограничении. Так же как и знамение тутошнего мирового древа с намертво вросшим в плоть куском виселицы.