Шесть с половиной ударов в минуту (СИ)

Второе, что особенно тревожило меня, касалось большого процента возможной ошибки. Как сказала Юдаиф, она сделала так, чтобы серебряная нить реагировала на имя Умфи, но назвать его мог любой, кто когда-то был знаком со мной. Что будет, если старина Шитро Кунатек в сердцах воскликнет, что «вот эта девица» облапошила его на крупную сумму денег? Спица всё равно воткнётся в карту, указывая город, в котором я когда-то жила. Или Саратох Монтоги вспомнит, что однажды мог бы взять нерадивую Умфи в ученицы, если бы она не была такой сумасбродной. И я узнаю, где искать Осветителя, но не факт, что Рандарелл будет в этот момент с ним. Как тогда быть? Заколдовать спицу таким образом, чтобы она реагировала только на моего друга, старушка никак не могла. Моих воспоминаний о нём для этого недостаточно.

Я покрутила спицу между пальцами, представляя, что это шест акробата, и сгребла всё в сумку. Даже если бы в эту самую секунду благословение Терпящей снизошло на меня и магия Спустившихся вдруг указала местоположение Рандарелла, я бы не рванула к нему. Моё место тут, в Байонеле. Во всяком случае, до тех пор, пока не решится вопрос с Сайтроми.

- Как же тяжело найти тебя, - вздохнула я.

Пожалуй, настала пора поглядеть на храм и знаменитую могилу. Может, пока я буду в движении, что-то прояснится. Сидение на месте вызывало у меня ощущение застоя.

Перед глазами поплыли двухэтажные домики и довольно широкие дороги. Байонель был одним из четырёх городов на острове Утешающих Ветров. То Лиловые, то Утешающие… Неужели слово «ветер» настолько поэтично, что люди пихают его в названия?

Храм оказался самым обычным, не выходящим за рамки стандартов. Остроконечный шпиль крыши как будто пытался дотянуться до неба и прочертить царапину на идеальной голубой бесконечности. Когда я была ребёнком, шутила, что Терпящей не понравится дыра в полу, оставленная из-за неистовой веры Её почитателей. На самом деле устремление ввысь символизировало неустанную жажду человечества достичь своей богини в духовном плане. Вверх и к свету. Вознесение для святых, падение к демонам для грешников.

Я не порицала веру людей в Терпящую. В конце концов, существование Создателя являлось непреложной истиной. Может, Она давно ушла, но никто не мог знать наверняка и перестать надеяться, что Творец вернётся к детищу. Пусть люди верят в то, что считают правильным, если это помогает им облагородиться или смириться с несправедливостями жизни. Мне не нравилось как раз то, что они использовали веру для пропаганды агрессии и нетерпимости к другим, не согласным с ними. Строгость приведёт к порядку, заявляет Церковь. Порядок приведёт к миру. Но почему из этих чистых помыслов рождаются жестокость и злоба?

Люди были не единственными, кто искажал изначально правильные побуждения. Спустившиеся не лучше. Они трактуют свою истину, которая также ограничена и ведёт к агрессии. Каждый на своей половине поля тянул канат на себя. Как результат – все они просто стирали руки в кровь. Раз за разом, до бесконечности.

Справа от меня какая-то девушка набрасывала на листе эскиз храма. Она либо была практикующейся художницей, либо таким образом продляла память о привлекательных местах.

- В какой стороне кладбище? – спросила я у неё. Девушка пропустила слова мимо ушей. Она была так увлечена, что не оторвалась от холста, когда я повторила вопрос. Даже не взглянула в мою сторону. Как будто была не здесь. Я озадачено потёрла лоб и обратилась к прохожим.

Дойдя до кладбищенской ограды, я остановилась и флегматично навалилась локтями на заборчик. Мне расхотелось идти дальше. Достояние города меня не интересовало, а мои неторопливые прогулки ради убийства времени начали походить на непутёвое представление. Кого я пыталась убедить в том, что готова терпеливо ждать? Невидимых зрителей? Отца? Или же себя?

Я сверлила кладбище взглядом, будто оно было виновно в моём невезении. И это хранилище мёртвых тел оказалось не менее стандартным, чем храм в центре. Надгробные камни треугольной формы, отличавшиеся только оттенком да густотой травы вокруг, рябили в глазах. После смерти все равны, твердит Священное Писание, а потому и плиты, заточенными клыками торчащие в небо, не должны выделяться на фоне соседей. Если кого-то оскорбляла треугольная форма, можно было поставить рядом статую святого, но сам камень был примером строгого соблюдения традиций.

Помимо погребения законы Церкви допускали сожжение и замуровывание тел. Не здесь, но в каких-то странах подобное практиковали. Возможно, отдельные города моего родного континента допускали подобное, но я в них не бывала. Любопытно было бы поглядеть на знаменитые поля и лабиринты с каменными стенами, внутри которых покоятся умершие. Вместо урн и плит – выступы из стен в виде человеческих тел, внешне зачастую похожих на усопших. Каменные портреты взирают сверху вниз на проходящих мимо, и люди знают, что за этими безжизненными взглядами, где-то чуть глубже, замерли разлагающиеся тела. Интереснее этого только вопрос, как Спустившиеся избавляются от покойников. Увещевания Церкви, что они разваривают трупы до жижи и отдают на съедение сородичам, не кажутся убедительными. Типичные сказки.

- Чего повисла на ограде? - окликнула старушка, хмурясь и тыкая в мою сторону палкой. – Нашла качели! Совсем головы на плечах нет! Твоим родителям должно быть за тебя стыдно!

Я лениво перенесла вес с одной ноги на другую, игнорируя её «праведный гнев». Дойдя до ворот и видя, что я только позу поменяла, бабка остановилась и с пущей ворчливость занялась:

- Оглохла что ли? Или приросла к ней? Я сейчас собак на тебя натравлю! Ишь молодёжь пошла, совсем распоясались!

Можно подумать, я посягаю на их святую землю тем, что опираюсь на забор. Вот ведь старая карга! Ещё бы пылинки начала сдувать с ограды, и, глядишь, Терпящая вообще растает от умиления. Ведь показывать свою любовь к Ней куда важнее самосовершенствования или доброты к окружающим. А ещё говорит, что это у меня нет головы на плечах.

- Чтобы я тебя здесь больше не видела! – ударил мне в спину контрольный вопль.

- Да плевать мне на твоё кладбище, беззубая зануда, - пробурчала я под нос. – Сайтроми, что только не приходится терпеть, пока…

Я осеклась и смешалась. Не хватало только, чтобы мои причитания выглядели как жалобы. Тем более что я и не планировала называть имя отца, само сорвалось.

Солнце начало закатываться, пряча золотисто-оранжевые лучи за деревьями. Если и дальше ничего не произойдёт, мне придётся искать убежище на ночь. Пока я брела по улочкам, не заметила вывесок трактиров. Возможно, где-то они и были, и теперь следовало осмотреть дома более тщательно.

Чем дольше я в городе, тем невыносимее сохранять твёрдость намерения. Пока была вдали от Байонеля, испытывала лишь стремление достичь цели. Оно не было приправлено какими-то сильными эмоциями, вроде нетерпения или тревоги. Я была бегуном, упорно идущим к финальной черте, который не задумывается над тем, как он будет жить через одну, пять или десять минут после пересечения линии. Важен лишь сам путь, препятствия на нём и восторг в конце. Бегун ведь не думает, как дела у его больных родственников или не забыл ли он покормить кота перед уходом, пока находится на дороге. Единственное переживание связано с тем, что ему не хватит сил достичь конца или другие сделают это раньше него. Но стоит ему добежать – и отодвинутые на задний план проблемы проступают вновь.

Я не продумывала план разговора с Сайтроми, пока двигалась в сторону Байонеля, хотя и мусолила интересовавшие вопросы. Не потому, что контролировать такие вещи сложно, а зачастую и невозможно. Просто я позволила себе плыть по течению: главное – встретиться с ним, а там будь что будет. Всё равно слова, которые заготовлю заранее, наверняка не потребуются. Но сейчас, имея кучу времени в достатке, сдерживать закономерно возникающие мысли становилось всё трудней. Я – бегун, который уже на финише, но ему всё не выносят полагавшийся приз, а потому, томясь ожиданием, он невольно фантазирует. А вдруг о нём забыли? А что он скажет в качестве благодарственной речи? А вдруг награда окажется не такой привлекательной, как обещали?