Камин-аут (СИ)

Сердце остановилось. Ни пульса, ни дыхания не было.

Задрав рубашку к шее, чтобы избавить живот от давления, расстегнул тому пуговицы на поясе, лишь усилием воли не оторвав их от брюк. Освободил своё запястье от часов и, прикрывая пальцами основание грудной клетки, Персиваль нанёс удар кулаком. От силы удара тело Сатина слабо дёрнулось.

Пульса не было.

Персиваль сложил ладони на грудной клетке Сатина и резко надавил, налегая всей тяжестью тела. Поднял тому руки, чтобы не препятствовать притоку крови в сердце. Снова надавил, повторяя действия. Собственное сердце бешено колотилось. С мокрой чёлки, мешающей нормально видеть, по щекам стекали, точно слёзы, капли воды.

Действуя быстро, уложил Сатина животом себе на колено и нажал на спину. Изо рта на песок брызнула озёрная вода.

Действуя не слишком бережно, опрокинул Сатина на спину, сейчас было не до сантиментов.

Персиваль стёр с губ и носа приставший песок. С судорожно бьющимся сердцем он приподнял холодное мокрое лицо за подбородок, зажимая свободной рукой нос, и раскрыл Сатину рот. Провёл вентиляцию легких.

Прижал пальцы к сонной артерии, отводя взгляд от безжизненного лица, досчитал до десяти. Пульса не было. Ситуация вынуждала повторить массаж сердца. Персиваль сжал запястье, и не почувствовал биение пульса, поднёс свою ладонь к полураскрытому рту, в надежде ощутить слабое дыхание.

Сделал искусственное дыхание, после чего снова приступил к массажу сердца.

– Давай же! Тебе рано еще загибаться! Слышишь меня?! Рано!

Он надавил со всей силы, на которую только был способен.

Веки дрогнули.

Под ладонью Персиваля сердце забилось уверенней.

Судорожно, со свистом втянув воздух, Сатин повернул шею и выплюнул воду. Зашёлся спазматическим кашлем, переворачиваясь на живот. Слушать этот ужасный звук было невозможно.

Утирая лицо, Персиваль переводил дух. Какое-то время доктор ошеломленно смотрел, как Сатин приходит в себя. Одежда вся была покрыта слоем песка. Волосы облепили перемазанную спину. Пытаясь сесть, Холовора едва не повалился в воду, но доктор вовремя схватил того за плечи, притягивая к себе. Сегодня больше никто не умрёт. Сатин весь дрожал, тяжело дыша. И хотя это показалось бы излишним, Персиваль стянул с себя промокшую водолазку и набросил на плечи Холовора. Обнимая того одной рукой за спину, отвёл с лица Сатина мокрые волосы и грубо мазнул по щеке, стремясь убедить себя в том, что опасность миновала. Чёрт, башку хотелось открутить!

Постепенно глаза приняли осмысленное выражение. Сатин сел, с трудом расправив на теле мокрую насквозь рубашку. Когда мужчина распрямился, холодная, влажная ткань коснулась голого плеча Персиваля, тот устало потёр глаза. Переносица, куда пришёлся удар, от купания в озере принялась назойливо болеть. Разведя ноги и согнув те в коленях, Персиваль уронил руки и некоторое время сидел так. Потом с раздражением взглянул на Холовора. Ради всего святого, зачем ему понадобилось кончать с собой?!

На коже Сатина блестела вода. Персиваль провел ладонью по его голове – волосы пропахли озёрной водой. Оба молчали. Сатин вздохнул и поморщился, должно быть, от боли в горле. Его всё ещё колотил озноб.

– До чего, – хрипло прошептал он, – тошно.

Стояла гробовая тишина, но Персиваль рефлекторно придвинулся к Сатину, чтобы лучше слышать, опустил взгляд на почти бесцветные губы, не отличимые от остальной кожи, – в воздухе как будто всё замерло, даже не было слышно стрекота цикад.

– Михаил, – Сатин отхаркнул на песок, – зачем ты преследовал меня?

Голос дрожал вместе с телом.

– Давай, скажи, что на уме. Ты ведь не на работе, не там у себя в кабинете, где приходится врать пациентам… – Сатин сделал паузу, дав себе отдышаться. – А теперь скажи, какой я ублюдок.

Персиваль схватил его за круглый ворот, наконец давая выход ярости:

– Что за игры?! Мозгов лишился, гребаный шизофреник?!

– У меня всё тело болит, – пробормотал Сатин, хрипло и отрывисто вздыхая. Мертвенная белизна, к счастью, отхлынула.

Среди болотного запаха, которым пропахла одежда Сатина, слабо ощущался запах крови. Вероятно, пока Персиваль волок его по песку, а потом откачивал, рана на спине снова открылась.

Удар пришелся в песок. Взмахом руки разбросав тот по берегу, Персиваль позволил себе самый грязный мат. Сатин никак не отреагировал на вспышку гнева, не вздрогнув даже.

– … соображаешь!? Если в том озере плавает какая-нибудь зараза, то я могу тебя поздравить, ты только что заработал себе заболевание! Охуеть! Ты доволен?

Персиваль стиснул челюсть, сдавив кожу на щеках, удерживая так лицо Сатина несколько секунд. На щеках остался след от песка.

– Идиот!

Холовора осторожно лёг на землю.

– Я не хочу, чтобы так продолжалось.

У него еще сохранились рисунки на коже. Не в силах отказать себе в желании дотронуться до Сатина, Персиваль прикоснулся к обнаженному локтю и спустился вниз по руке, распрямляя влажный рукав. Провел пальцем по тыльной стороне, запачкав ту песком, и сжал холодную ладонь. Бороться с похотью стало сложнее.

Тихий хриплый голос вводил в исступление:

– Натуру человека очень сложно переделать. Мне хотелось причинить боль, я не смог остановиться.

Длинные волосы разметались по плечам, грязные от песка. Пёстрый узор-граффити на одежде в темноте неприятно напоминал кровь. Белая легкая комбинация из брюк и рубашки, которую он выбрал для Сатина, теперь, сырая насквозь, облегала тело. Темные волосы просвечивали сквозь брюки, широкий пояс был расстегнут, обнажая их часть. Съехав вверх, рубашка оголяла участок живота, где на коже выделялись нетипичные родинки, на что Персиваль обратил внимание ещё днём, когда проводил врачебный осмотр. Чем ниже к гениталиям, тем чаще и ярче становились пятна, их было много на месте сбритой дорожки внизу живота.

Под слоем наседающей ткани Персиваль затвердел. Стоило прикоснуться к теплой влажной щеке, как по коже разнеслась волна жара. Всё это время, пока он разглядывал Сатина, последний не сводил с него глаз.

Легонько дотронулся пальцами до губ Сатина, теперь они казались тёплыми и очень гладкими, коснулся верхних зубов. Его глазам, внимательно следящим за Персивалем, будто хотелось верить, – в них читался вопрос – ты же не собираешься причинить мне вред?

Этого парня бросили собственные родители, он уже с детства привык к лицемерию окружающих его людей.

Сатин моргнул, сейчас синяк на его гладком лбу проступал чётче. Это выглядело неправильным, и хотелось смахнуть синяк с его кожи, стереть тёмные круги под глазами. Нижняя губа припухла, слева на ней блестела кровь.

Зарывшись пальцами во влажный песок по обеим сторонам от лица Сатина, Персиваль услышал:

– Обними меня.

Но вместо «обнять» расценил просьбу как сигнал «войти глубоко». Второй точно проверял степень его готовности.

– Хватит херней страдать, – процедил Персиваль, наклонившись к его лицу. – Хватит.

Белозубо улыбаясь, Сатин провел по своей шее, огибая каждую впадинку, по груди, разглаживая одежду.

– Что ты задумал? – грубо оборвал его Персиваль.

У Сатина был голодный взгляд.

– Док, я тебя ударил, а на тебе и следа нет, – бормотал Сатин, заглядывая ему в глаза. – Считаешь меня ничтожеством? – хриплым шёпотом спросил Холовора, будто их могли услышать в этой глуши. – Тебе я нравлюсь только в качестве подстилки?

С собой Персиваль поделать ничего не мог, но из сказанного интересовало лишь слово «подстилка». Твою мать! Твою же мать… В тишине мягкой волной раскатился журчащий смех, доводя пульсирование в паху до почти болезненного вожделения.

– Прекрати! – рявкнул Персиваль, доведенный до бешенства реакцией своего же тела. Ладонь прочертила упрямую борозду в песке, и только сейчас Персиваль спохватился, что уже почти опустил пальцы себе на стоячий член.

После взрыва хохота дыхание Сатина стало более шумным и частым. Перехватив его взгляд, Холовора посерьезнел: