Камин-аут (СИ)

Выражение лица Холовора преследовало повсюду, не давая покоя.

Горло обжигало. Накрыв глаза ладонью, Тео исторг из груди рычание. Размахнулся рукой и опрокинул чемодан, ударил мысом ботинка, неловко покачнувшись.

Крышка открылась, и вещи посыпались на пол. Принялся их подбирать и засовывать обратно. Как пришел в «Храм Дракона» с одним чемоданом, так и покинет группу – налегке. Ну, разве, что с бременем на душе.

На полу, у двери стояла бутылка с намешанным коктейлем. Китаец потянулся за ней, невольно бросив взгляд на свою руку. На правом запястье – а парень был левшой – переливался очень дорогой браслет, его подарок. Браслет был тяжелым, как саднящее сердце. С тихим бренчанием Тео снял украшение и впихнул в кучу тряпья. Если хватит мужества – выкинет где-нибудь по дороге в аэропорт. Парень приложился к бутылке, жадно глотая намешанное поило.

Человека, которого он так любил и уважал, больше нет. До этого дня что-либо подобное казалось невозможным, была вера, что у них есть будущее.

Но теперь ничего не осталось.

Парень разлепил губы и сделал большой глоток из горла бутылки.

*

Парк аттракционов был закрыт, вход перегорожен, участок земли, на котором обнаружили мертвое тело, оклеили и обрисовали белой краской. Везде бродили люди в полицейской форме, на место происшествия прибыл окружной следователь. Контрастно развеселью ночи стояла гнетущая атмосфера.

– Сделай что-нибудь, не может же он встретиться со следователем в таком состоянии. – Лим-Сива сидел в машине Михаила Персиваля и рассматривал в лобовое окно оклеенные лентой ворота парка «Enkeli». – Там полно людей в форме, они не должны знать, кто ты, иначе мы не отгородимся от ненужных вопросов, а это только усугубит его положение. Им лучше вообще не знать, что мы вызывали врача.

Лучи вечернего солнца слепили глаза. Персиваль остановил «Линкольн» неподалеку от забора, за скоплением полицейских машин. Красно-синие огни перекатывались на крышах.

Доктор привык успокаивать своим голосом, из-за чего тот приобрел мягкость.

– Это не вопрос. Я его лечащий врач, мне приходилось вытаскивать Сатина и не из таких передряг.

– Посторонних на территорию парка не пускают.

– Что тут у вас произошло?

– Погиб участник группы. Внешних признаков насильственной смерти не было замечено, что весомо усложнило работу следствию, – невесело пробормотал музыкант, загораживая глаза от солнца. Внезапно резко опустил голову, вздохнул и снова уставился в окно. – Гребаный день!..

Персиваль дал музыканту минуту, чтобы тот успокоил расшатанные нервы, и, наклоняясь вперед, сказал:

– Ладно, надо брать быка за рога, поехали.

Назвавшись психоаналитиком из раздела криминалистики – а ведь полиция могла проверить это прямо здесь и сейчас, – предъявил им фальшивое удостоверение. Лим-Сива удивленно изогнул бровь.

– Оно моего брата, – пояснил Михаил после. – Иногда приходится носить с собой на случай непредвиденных обстоятельств.

Вышло так, что вместо доктора Персиваль привязались к Лим-Сиве, поэтому, препроводив доктора к Сатину, тот был вынужден вернуться к полицейским.

Парни о чем-то тихо переговаривались у гримерки Сатина. Велескан протирал стену своей майкой с темными разводами от пота. Он даже не поздоровался с Персивалем, продолжая безучастно сидеть на полу. Семен протянул руку для пожатия, и точно так же, не проронив ни слова, кивнул. По их лицам было видно, как они устали, вчера был тяжелый вечер, а после бессонной ночи они были вынуждены давать показания. Помимо всего этого разморило пекло.

По привычке перед тем, как войти, Персиваль посмотрел на часы: он так всегда делал, ожидая пациента.

Холовора лежал на кровати, подложив под щеку локоть. После разговора по телефону прошло минут пятнадцать, как раз столько потребовалось доктору, чтобы доехать до парка. Если верить словам Лим-Сивы, за это время Сатина не беспокоили, только ребята несли вахту у дверей его гримерки, будто охраняли особо опасного преступника. Наверняка, Сатин слышал, как они переговариваются за дверью. Неприятное чувство.

Ноги и большую часть кровати накрывал чей-то плащ. Волосы свалялись и, напитавшись влагой, прилипли к коже. Холовора тяжело дышал, спертый воздух в комнате был горячим и густым, даже аромат цветов не мог перебить неприятный запах. Припухшие глаза были открыты.

Пересекая комнату, доктор бросил на Сатина испытывающий взгляд. Опустив серебристый кейс из алюминия на кровать, Персиваль подошел к окну и надавил на заедающую ручку, пытаясь отпереть форточку.

– Ты провел в этой комнате всё утро? – обратился доктор к совершенно пассивному Сатину, казалось, тот полностью ушел в себя. – Она не предназначена для жилья.

Задвижка поддалась, и форточка открылась, хотя толку от неё не было никакого. Стали слышны голоса с улицы.

Персиваль высунулся из комнаты и спросил у ребят, хранящих равнодушное оцепенение, что-нибудь сполоснуть горло. Ему протянули алюминиевую банку пива. Оно оказалось теплым.

Глядя на молчаливого пациента, Персиваль сгорал от любопытства, но не мог позволить себе спросить у Сатина, что здесь вообще, черт возьми, творится?!

Заметив, что доктор поднес к его губам банку с пивом, Сатин поморщился, а потом болезненно скривился, оттого что пришлось напрячь мышцы. На скуле проступили следы, как от удара кулаком. Приподнявшись на локте, отхлебнул пива и болезненно сглотнул.

Персиваль занес руку над коленями Сатина, собираясь снять с него плащ.

Сатин закрыл воспаленные глаза.

– Не надо!.. Не надо.

Доктор руку убрал, но сузил глаза.

– Единственный, кому ты причиняешь сейчас вред, – ты сам, не отказывайся от профессиональной помощи. Ты сам себя… или нанял кого, чтобы тебя так отхайдакали?

Не время потакать чужим капризам, он и так многим рискует, находясь здесь.

Холовора сильно вздрогнул, медленно согнул колено.

– Ты же мой врач. Как ты можешь так говорить? – хрипло проронил Сатин с болью в голосе. – Ты не должен быть против меня.

Сатин прав. Платит Персивалю, доверяет Персивалю самое ценное – свою жизнь, Персиваль так же в курсе его секретов.

– Иной день может разрушить всё, что скапливалось годами на протяжении всей жизни, – неожиданно прошептал Холовора.

– А вот это ты брось. Сатин сетует на жизнь? – Доктор убрал с лица черные волосы, коснулся обнаженного плеча и горячей кожи, рассматривая синяки. – Моя задача, как твоего доктора, вернуть тебе твоё жизнелюбие, Сатин.

– Лучше убей меня.

– Будем считать, что ты этого не говорил, а я этого не слышал. Хорошо… попробуем еще раз: ты позволишь осмотреть себя?

Доктор присел на корточки подле кровати, чтобы Сатину не пришлось повышать голос.

– Я пришел, не для того, чтобы заставлять тебя страдать, я хочу помочь – это моя работа.

Ответом ему было равнодушное молчание.

– Твое молчание означает «да»? Ты совсем не двигался, даже не вставал? Эти пружины намяли тебе всё тело.

Персиваль коснулся края плаща.

Тяжкий вздох. Сатин протянул руку за банкой пива, поставленной на черный портплед.

– Сюда никто не войдет, может не волноваться по этому поводу, – успокаивающе добавил доктор, внимательно исследую царапины от ногтей на плечах. – Со временем всё это затянется.

Сатин никак не отреагировал, тогда доктор выпрямился.

– Не буду скрывать, выглядишь ты ужасно. Ты можешь сесть так, чтобы я мог видеть твою спину?

Холовора с его помощью сел, прикрывая плащом нижнюю часть тела. Спина была в засохшей крови. Доктор невольно глянул на затылок пациента, осознавая, что тому пришлось пережить.

Осторожно убрал влажные от пота волосы со спины. На задней стороне шеи с правой стороны имелись очевидные следы от хватки. Начиная от шеи, спина была покрыта красно-коричневыми крапинками, которые проступили отчетливей только сейчас. Еще, в понедельник, когда Персиваль осматривал Сатина после аварии, они едва обрисовывались на теле.