Камин-аут (СИ)

– Я понял, чего мне напомнила эта твоя пятнистая раскраска.

Парень выхватил из ведра крапленую орхидею и приложил к груди Сатина, как набросок на листе бумаги – к оригиналу. Коснулся нежным цветком кожи у пупка и провел вниз, там, где россыпь пятен была наиболее приметна.

Поднеся цветок к носу, втянул в себя аромат.

– Но пахнешь ты лучше.

Ли Ян подошел к столику и снова принялся рыться в бардаке.

Сатин согнул правую ногу и, обхватив рукой живот, коснулся раскаленным лбом колена. Напряжение в теле ослабло. Придвинул левую ногу ближе, точно хотел прикрыться от Ли Ян.

Вернувшись, парень больно схватил за волосы, вынуждая поднять лицо, и поднес к щеке тонкую шпильку для волос, давая полюбоваться.

– На каком бы языке написать? На китайском – символично, но долго, – принялся рассуждать вслух, встряхивая зажигалку. – На финском – уже лучше, но тоже не то: мало кто поймет, к тому же, это не мой язык, а – твой… О’кей! Пускай уж будет английский.

Встряхнул зажигалку. Со щелчком откинулась крышка.

– Слово из пяти букв. Мы быстро управимся.

И тут же рассмеялся.

– Вот бы не подумал, что увижу на твоем лице подобное выражение! У тебя такие испуганные глаза! Неужели это я, обычный парень, напустил на тебя страху?

Опускаясь на пол у его ног, Ли поднес острый конец шпильки к пламени.

В этот раз голос парня прозвучал серьезно.

– Дернешься, и я проткну тебе кое-что существенное.

Ли Ян раздвинул его колени в стороны.

Ощущая, как надрывается сердце в груди, Сатин зажал связанными руками рот. Согнулся в пояснице.

– Хорошо, что он твердый, быстрее закончим. Я тебе так забабахую, что долго еще не захочешь… ну ты сам знаешь, чего не захочешь. Если Рабия узнает, она очень расстроится. Неприятно, должно быть, постоянно видеть свидетельство позора любимого человека.

Уперев левый острый локоть в его живот, китаец аккуратно сжал пальцы на его горячей коже и правой рукой начертал первую черту в слове.

Зажимая себе рот, он все равно пронзительно ахнул. Спазматично выпрямился, по телу прокатилась волна огня, расплавляя внутренние органы. Тело напряглось, он издавал не то судорожные всхлипы, не то приглушенные крики. Впервые в жизни он с поразительной точностью представил, как люди умирают от боли.

От чрезмерного сосредоточения у Ли Ян на лбу выступил пот.

Агония усилилась. Дышать стало нечем. Боль вынуждала корчиться, выгибаться. Зубы прокусили губу до крови. В голове трещало.

V… W…

До боли вжавшись затылком в угол, он содрогнулся всем телом, взбесив парня, тот начал материться и сильнее надавил локтем в солнечное сплетение.

– Почерк – загляденье! В школе меня постоянно хвалили за него, пока не выгнали!

Он слышал, как Ли щелкает своей зажигалкой.

I… H… C… O…

Тело, объятое пламенем. Он зажмурил глаза, показалось, глазные яблоки сморщились под веками; вцепился зубами в повязку, дыша через нос, он начал задыхаться; пальцы накрыли глаза, мокрые от слез.

P…R…

– Нет! Еще не время падать в обморок! А то ты пропустишь всё самое интересное, – процедил Ли Ян сквозь зубы. – Последнее усилие.

Каждая частичка его тела словно ожила и пришла в движение, отчаянно сопротивляясь чудовищной действительности.

E…

Глаза припухли от слез. Сатин с трудом их разлепил.

Кожа покраснела на том месте, где теперь красовалось выжженное слово.

Китаец отпустил его, и, обмякнув, Сатин повалился на бок, вытянув перед собой связанные руки. Истертые запястья онемели.

Ниже пояса всё пылало, невозможно было даже усидеть.

Не взглянув в его лицо, парень, а тот был всё это время абсолютно голым, кинул почерневшую шпильку под кровать и уложил его на спину, прямо на полу.

Рваное дыхание вырывалось из груди. Голова разламывалась. До этого часа он ничего не знал о настоящей боли.

Китаец освободил его запястья, швырнул одежду к ногам, сам оделся, перешагнув через него, отпер дверь и ушел.

*

Здесь было маленькое окошко, с мутными стеклами. Белая краска на фрамуге облупилась. Форточка была глухо заперта. За ночь и особенно жаркое утро воздух в комнате превратился в тошнотворно-удушающую маску. Спёкшаяся пыль серебристо-пепельным плащом клубилась под окнами. Солнце накалило комнату. Сквозь мутную пленку дотлевающего дня в сновидение просачивались терпкие запахи цветов. Сразу вспомнилось восьмое марта, когда Рабии надарили множество букетов. После долгой душной ночи резкий цветочный аромат немного кружил голову.

Не погружаясь в глубокий сон, Сатин оставался плавать под поверхностью, изредка неприятно вздрагивая руками или ногами, когда ему чудилось, будто он погружается-таки на дно. Вот если сейчас он посмеет пошевелиться, вернется ощущение такое, будто в него заживо вбивают гвозди. Каким-то смутным воспоминанием он снял кляп и набросил на себя одежду, пытаясь спрятать все те увечья, которые ему нанёс Ли Ян. Однако под кипой тряпья, обнаженное тело спарилось, ляжки склеились. Во рту пересохло, хорошо еще Ли Ян не додумался до минета. Как это часто бывало, Холовора попытался капнуть глубже и поискать положительные моменты. Ведь парень его не убил, и он вспомнил, какой злобой полыхали миндалевидные глаза. Ли Ян мог попросту замучить его до смерти.

Сейчас он зажмурится и постарается всё забыть, и будет продолжать вести себя как ни в чем не бывало. Как будто не было этой ужасной ночной вакханалии. Скоро боль пройдет, а время остудит память.

Разомкнув слипшиеся веки, он скосил взгляд на свою руку, к которой прижимался лбом во сне. Ветвистое деревце тонких вен проступило на тыльной стороне ладони; от ножниц там остался бледный след, когда Сатин вскинул руку, пытаясь отвести от себя острый конец.

Презирал ли он своего клавишника?.. Скорее нет, чем да. Сатин хорошо к нему относился, можно даже сказать, любил, как младшего брата. Да, Ли Ян никогда его не волновал, но разве это важно? А если тот назвал его шлюхой, то уж тем более ему должно быть все равно, что думают о нем другие люди, в том числе и Ли Ян Хо.

Сможет ли он простить? Сконцентрироваться мешала жажда, сводящая с ума. В лицо лезли мухи.

«Что будет дальше? – интересовался Ли, водя липкой ладонью по его животу».

Сатин пошевелил кончиками пальцев, вжимая ногти в пыльный поролон.

Не что будет дальше, а что делать дальше? – поправил он мысленно Ли Ян Хо.

Показалось, что он знает ответ на этот вопрос, всегда знал и бережно хранил у себя в голове, но достанет ли ему смелости дать правильный ответ?

– Ты собираешься весь день проспать? Уже пятый час, – сердитый, даже злой голос Огнецвета вывел из раздумий.

Что это с ним? Обыкновенный Огнецвет – беззаботный и смешливый человек, он не может говорить с таким ожесточением.

– Твоя жена не стала тебя будить, но она ждет, пока ты не проснешься. Она велела детям собираться домой, так что они тебя не дождались, но я не могу их в этом винить. – От голоса друга веяло какой-то мертвенностью. – Сатин… я скажу кое-что очень важное… мы вызвали полицейских.

Гитарист прикрыл дверь и приблизился к кровати, должно быть, тревога не позволяла ему сесть, а стоя, было легче собраться с мыслями.

Нельзя сказать, что вернулась прежняя острота зрения, но по сравнению с ночью видеть он стал гораздо лучше.

– Они допрашивали группу. Я уж думал, это никогда не кончится, а теперь хотят взяться за тебя.

О чем он говорит?

– Полиция хочет тебя допросить. Сатин, у нас не было выбора! Тут были дети, в том числе и твои. Я и Велескан, мы перепугались! Сатин, прости ради Бога! Мы позвонили в полицию…

С замершим сердцем он слушал сбивчивый монолог.

– Это было необходимо. Нашли мертвое тело… Тело Ли Ян.

Сатин издал тихий звук потрясения.

От биения сердца, казалось, вздрагивало всё тело.

Вдруг ощутил на себе непомерную тяжесть ужаса. К горлу подкатила тошнота. Немигающим взглядом он уставился в стену, ощущая, как леденеют ноги.