Магистериум морум (СИ)

– А с чего бы это? – преувеличено удивился бес. – Она не дева-воительница, и даже не фурия. Как на нас черти смотреть будут?

Тиллит улыбнулась ехидно.

Пакрополюс развёл руками:

– А что делать?

– А откуда бы ей знать про проклятого? – не поверил бес.

Тиллит фыркнула.

– Может, подслушала чего? Она-то была вхожа к старому козлу, как говорится, в любые двери.

Анчутус материализовал на ладони монетку и подбросил вверх:

– Орел или решка? – спросил он у демона.

– Ну… пусть оба орла, – пожал плечами тот.

Анчутус разочарованно разжал ладонь и плюнул на монетку. Та испарилась с шипением.

Бесу было не в тему договариваться с демоном – достаточно умным, чтобы видеть сразу суть обманщика и на простенькие провокации не поддаваться. Он закрутился на месте – честные сделки буквально жгли ему зад.

Низкие твари Ада легко покупались на самые простые уловки, демоны же владели способностью видеть собеседника насквозь. И даже Тиллит, будучи глупой 300-летней бабой, была, наверное, гораздо умнее самого Анчутуса.

Ну что за напасть? Да как же тут соврать-то?

Бес завертелся с удвоенной силой, а Пакрополюс и демоница Тиллит с усмешками наблюдали за ним.

– Мне надо посовещаться, – выдавил, наконец, бес и сгинул.

И тогда Тиллит, сощурившись так, что глаза её превратились в узкие алые щели, повернулась к Пакрополюсу:

– Зачем тебе нужен Борн?!

Старый демон заёрзал, не хуже беса. Он и задом ощутил неожиданную злость демоницы.

– Э… – промычал он и уткнулся глазами в зеркало.

– Он там, в Серединном Мире? – прошипела Тиллит.

– Некоторым образом, э-э... Я его там видел, – выдавил Пакрополюс.

Тиллит уже дышала прерывисто, на коже выступил кровавый выпот. Алое на чёрном – так красиво, но бешеная баба…

– Я сам ничего не знаю! – заорал в панике демон. – Я починил зеркало, включил его, не трогая настроек, и уткнулся в мага! А потом рядом с ним появился п-п… пэ... Борн! Стой! Стой, Тиллит! Я ничего ему не сделал! Даже обещал э-э… как бы… помочь вернуться, если он поможет мне отыскать и вернуть Деву Алекто!

Тиллит, казалось, совсем уже не владела собою: глаза её затуманились, кожа парила яростью – кровавый туман поднимался над ней, когти и зубы удлинялись сами собой.

Она была похожа сейчас на освежёванного саблезубого кролика. И это было бы смешно, если бы не было так страшно.

«Неужели она и проклятый Борн были любовниками?» – только и успел подумать Пакрополюс перед прыжком за спинку тяжёлого железного кресла.

Но что железо перед когтями демоницы? Тиллит в доли секунды разнесла спинку в клочья и…

И тут вернулся Анчутус, брякнувшись едва не на зеркало.

Увидев алую от ярости Тиллит и забившегося под кресло Пакрополюса, он завизжал так, что сталактиты посыпались с потолка. Один из них звонко щёлкнул Тиллит по макушке, и она очнулась. Краска сошла с её смоляной кожи, глаза очистились. Демоница сунула в рот палец с обломанным когтем и злобно уставилась на Анчутуса.

Фабиус сидел, прижавшись к трубе. Он чуял, что только здесь сокрыт от всевидящего ока, витающего над городом.

Маг не знал, что тринадцать веков назад в Серединных землях стояли по городам и весям совсем иные церкви. А потом бездна разверзлась, и в мир людей хлынули адские твари.

Целый век лилась кровь, пока, наконец, не был заключён договор между Сатаной и людьми, и в городах не проросли Его церкви.

Старые храмы, не сумевшие уберечь людей, разобрали на кирпичи. Кирпичи-то ведь всегда в дело годятся. И труба в бедном доме была сложена из кирпичей, что держали когда-то церковь иных богов. Не пожелавших сразиться с Сатаной. Не узревших слуг его. И ставших за это преградой для зрения адских тварей.

Всё в этом мире имеет свою награду и наказание. Боги предали людей. Но кирпичи их церквей готовы были теперь противостать жителям бездны.

Наконец, ощутив, что магический глаз удалился, Фабиус высунул клюв из-за трубы. Демон покинул его. Но и зрения птицы хватило, чтобы понять: на церковной площади произошло страшное.

Озверевшие горожане смели беженцев из Добэна, изломав их нехитрый скарб. На бурых кирпичах лежали и тела тех, кто не успел убежать, тоже изломанных и окровавленных.

Церковный забор – чёрная решётка из дерева, похожего на железо – был проломлен в двух местах. Кусты шиповника во дворе были потоптаны, чадил огромный костёр из годовых книг и пергаментов, и ветер листал недогоревшие страницы.

Церковная высокая дверь болталась на одной петле, хотя тоже никогда не запиралась. У порога лежало неестественно изогнутое тело священника. Топор он так и не выпустил из рук.

Толпа уже покинула церковь, ограбив её и осквернив. Она направлялась теперь на Ярмарочную площадь, откуда доносились выкрики и рёв многих глоток. А по церковным залам шарили мародёры. Они выносили ковры и гобелены, без трепета переступая через труп священника.

«Бунтовщики наверное уже штурмуют ратушу, – подумал магистр. – «В доме префекта сидит демон, вряд ли они полезут туда. Или рискнут?».

Маг покосился на израненное крыло, съехал с крыши на зады дома, смятым комком упав в пожухлую мураву в палисаднике. Там, в тени, он с трудом оборотился в человека, разорвал плащ, осмотрел, как сумел, руку, приспособил через шею перевязь для неё. Рука сильно опухла. Похоже, она была сломана.

Нужно было идти к ратуше, спасать городских чиновников и магов. Долго им там не продержаться, хотя ставни и ворота крепки.

Помощи магистр не ждал. Борн говорил, что опасается церкви и к площади не пойдёт, а больше ему и не на кого было рассчитывать. Разве что Фенрир ускакал от толпы? Вышло так, что маг опять бросил коня. Но что было бы, заведи он его в церковь?

Фабиус тихо вышел из-за дома и открыл калитку, провожаемый удивлённым взглядом женщины, что сидела на крыльце рядом со спящим ребёнком.

Затворяя калитку, маг посмотрел ей в глаза: серые… Как у той, что любил и потерял.

Взгляд Фабиуса затуманился.

– Магистр, – тихо окликнули его прямо у хлипкого деревянного забора из покривившихся палок.

Он, вздрогнув, обернулся, и узрел бурую от крови морду Фенрира, улыбающееся лицо Саймона, сына ведьмы Заряны… и светлые, почти прозрачные глаза того самого мальчугана, что принял у него чубарого коня на церковной площади. Парнишка держал Фенрира за гриву.

Встретившись с магистром взглядом, мальчик испуганно захлопал ресницами и уставился в землю, а пальцы его побелели, словно от усилия. Но конь стоял спокойно, и магистр с недоумением отметил эти неестественно белые дрожащие пальцы.

– Седла я не успел сыскать, – сказал Саймон. – Жеребца мы увидали у церкви. Рассёдланного и без узды. Но к Хелу конь подошёл сам.

Уши мальчика запылали.

Фабиус нахмурился. Утром он не особенно разглядел подростка. Что же в нём было не так?

– Нужно торопиться, магистр. Пока толпа на Ярмарочной, мы попробуем провести вас дворами и укрыть в надёжном месте, – сказал Саймон.

– Мне нужно к ратуше, – морщась от боли, магистр, с помощью мальчика, взгромоздился на Фенрира.

– Там бунтовщики!

– И там же люди, что могут представлять последнюю власть в городе. Потеряем их – наступит хаос! Бунт рано или поздно будет подавлен, а зима придёт – не спрашивая.

– Но что вы сделаете один, магистр?

– Что-нибудь придумаю.

Фабиус начал творить заклятие для изменения облика – ему нужно было замаскировать и себя, и коня. Он медленно, нараспев прочёл:

– Libenter homines

id quod volunt credunt!

(Охотно люди верят тому,

чего желают!)

Пот выступил у него на висках от усилия. Уже ощущая дрожь в теле, предшествующую преображению, он обернулся к Саймону:

– Забери мальчишку! Мне будет спокойнее знать, что вы – в безопасности!

– Я пойду с вами, магистр. Я тоже кое-чему научен.

– Заряна не простит мне, случись с тобой чего, – нахмурился магистр. Он был уже мутен лицом и размыт, словно тушь на листе. – Марш домой! Я отдал бы и коня, но рука лишает меня подвижности. Прочь! Быстро!