Магистериум морум (СИ)

Борн беззвучно окликнул Фабиуса, заставив того поднять голову, и заглянул в глаза:

– Но зачем ты убивал их? Это же бессмысленно? Даже будь ты ведьмой, смерть инкуба оборвала бы энергию вашей связи. В чём польза, маг?

Фабиус криво усмехнулся:

– Это если убивать быстро. Но можно поступить умнее. Похищенный инкуб запирается в пентаграмме, его средоточие, медленно угасая, питает и обновляет твоё тело несколько дней. А потом…

Фабиус словно наяву увидел, как схлопывается тело инкуба, распятое в пентаграмме, выдавленное в небытие его собственным, разрушающимся естеством. Как молния поражает фигурку из соломы и тряпок, которую маг нарекал именем «похитителя» демона и обрекал на его адскую месть…

Борн глядел, не мигая. Кажется, он не знал о таких обрядах, но увиденного ему было достаточно:

– Инкуб связывается с вызвавшим так, что лёгкие флюиды его постепенно перетекают в тело мага? В конце концов, пленник сдувается, словно бурдюк, из которого выпили воду, и дыхание Серединного мира буквально выдавливает его пустую оболочку в междумирье… Но ведь для этого нужна эмоциональная связь? Проще всего её получить путём плотской любви… Неужели ты решался на соитие между инкубом и тобою, маг?

Фабиус пожал плечами:

– Чего не сделаешь ради бессмертия.

Борн замолчал, задумавшись.

Снизу, со двора донёсся звонкий мальчишеский смех. Там, в темноте, Хел играл с кошкой. Фурия разошлась не на шутку, но юному демону вряд ли были страшны её острые когти.

Саймон сидел чуть поодаль на брёвнах, что привезли для укрепления ворот, и, пристроив рядом не гаснущую от ветра магическую свечу, перебирал травы в своей сумке, что-то раздражённо бормоча под нос, но в игру не вмешиваясь.

– Эти двое нашли друг друга, – усмехнулся демон. – Демонёнок и кошка. По разуму они где-то сродни. Непровозглашённый сущий и Потерявшая облик. Смешно.

Губы его даже не попытались изобразить улыбку.

– Смешно, – так же безэмоционально согласился маг.

– Но это же противно понятиям людей о совокуплении? Мужчина и инкуб? – Борн глянул искоса и отвёл глаза.

– Совокупление с демонами вообще противно понятиям людей, – угол рта Фабиуса дёрнулся в неудавшейся усмешке.

– Ты так хотел жить вечно?

– А что может быть сильнее этого желания?!

– Сильнее? Желание просто жить, маг! Жить и дышать, как остальные. Делать глупости. Нарушать правила. Сходить с ума. Кем ты стал в своём бессмертии? Есть в тебе что-то живое?

Фабиус тяжело вздохнул. Последние его годы текли всё утомительней. Он тяготился слугами, необходимостью есть и спать, одеваться, управлять хозяйством, даже зима и слякоть безмерно огорчали его. Всё, кроме изучения наук, он делал по обязанности и долгу. Ему казалось, что наука поглотила его всего.

Жил ли он? Если сумел пережить всё вокруг себя? Всех?

Он стал вспоминать людей, живших и умиравших рядом с ним. Хорошо помнилось лишь самое начало – смерть матери. Потом была пропасть, венчало которую…

Нет, этого он не будет даже вспоминать. Смерть жены до сих пор висит на его груди неподъёмным камнем. Не стоит демону знать об этом.

А мать… Мать уходила легко, будто кто-то, пробегая мимо, накрыл вдруг её лицо полою плаща. Только что губы матери улыбались, и вдруг завяли. И весна её стала зимою.

Маленький Фабиус даже не плакал, пока ему не сказали, что маму по обычаю закопают глубоко в холодную землю. Он не понимал, зачем? Видел лишь, что нечто лёгкое ушло из её тела.

Смерть матери была неведомой жертвой, устроенной кем-то чужим. Отец Фабиуса не исполнил обряда и пощадил жену. После рождения сына он сгорел от лихорадки в считанные месяцы. Такова была плата за сильный дар, доставшийся Фабиусу. Жертвою должна была стать мать, но вышло так, что стали оба.

А потом были его собственные первые жертвы. Бессмысленные. Неразумные. Так обучали мастерству в академии, куда сироту отправили после смерти матери. Поначалу это были лягушки и змеи, потом мыши. Наконец, учитель в классе, где Фабиус был он одним из самых младших, принёс в клетке пушистую рыжую лису.

Она была блестяща и гладка, шерстинка к шерстинке. А на хвосте – белое пятно. Её сущность следовало выделить из тела в магическом опыте. И именно это Фабиус запомнил, как своё первое убийство.

Инкубы же… Их ласки казались настоящими, людскими, но кого он видел в них? Мышей или лягушек?

– А почему не суккуб? – поинтересовался Борн.

– Они слишком похожи на женщин, – машинально ответил магистр и пожалел.

Потому что перед глазами всё-таки встал образ умирающей жены.

Тогда он уже знал, каково это будет. Ему хватило одной женской смерти. Смерти маленькой пушистой лисы с белым пятном на хвосте. Больше он не хотел бы пробовать, но бытию всегда всё равно. И оно говорит, – выбирай. И жизнь для него – не больше чем горсть песка, что течёт на вечные весы воздаяния. Песок падает на чашу, но весы эти никогда не качнутся. И никогда не наступит правосудие. Потому что никто не знает правых и виноватых. Нет таких богов, кто знал бы наверняка.

Вот так и маг знал, что ему не суждено понять, прав он или виноват. Может, соитие с инкубами и было противоестественным, а может быть, и нет. Инкуб – не человек. Его органы лишь похожи на таковые у человека, он не справляет естественных надобностей, не носит в себе семя.

Фабиус вспомнил смуглые тела своих любовников: невозможно гибкие и пахнущие пряностями. Кожа их была сродни дорогим тканям, дыхание – как мёд…

– Тебе понравилось? – спросил вдруг Борн и глаза его, потускневшие во время размышлений, снова вспыхнули и разгорелись.

– Что понравилось?! – вскинулся Фабиус.

– Соитие с инкубом?

Фабиус в раздражении приподнялся, отряхивая с камзола крошки, и… уронил хлеб. Горбушка полетела вниз.

Демон расхохотался.

Что-то в недрах земли отозвалось ему, и он замер, прислушиваясь.

– Пора, – сказал Борн. – Я думаю, раз ты знавал уже прикосновения инкубов, не смутят они тебя и сейчас.

Он крепко обнял магистра и шагнул с крыши.

Объявившись на пороге малого совещательного зала городской Ратуши внезапно, и невзирая на запертые двери, магистр Фабиус и инкуб Ангелус Борн ввели в ступор и без того измученных страхом членов городского совета.

Вялая беседа оборвалась, и в полутьме слышны были теперь лишь треск свечей да перекличка стражников, рассредоточенных у входных дверей, на лестницах и в окнах второго этажа. На первом же – все ставни были заперты изнутри.

Тем не менее, Фабиус и Борн успешно миновали и запоры, и стражу.

В Ратуше имелось несколько совещательных залов. В малом лучшие люди города сидели сейчас для экономии свечей. На столе, кроме свитков и амбарных книг, были лишь вода, молодое вино да сыр, принесённый главой сыродельного цеха как образец для поставок в казармы.

Борн поморщился. Он не пробуя, понял, что сыр – отвратительный.

Членов городского совета наличествовало двенадцать – главы торговых гильдий, цехов, казначей и хранитель городской печати.

Фабиус знал, что полный совет составляет обычно от тридцати до пятидесяти уважаемых горожан. Видно, многие ощутили сегодня тревогу в утреннем воздухе и не решились прийти в Ратушу. Или у них нашлись иные причины отсидеться дома?

Магистр молчал, мрачно разглядывая людей. Людей ли?

Он искоса глянул на улыбающегося Борна: кого видит тот? Мага грызли сомнения.

Члены совета беззвучно томились вокруг длинного стола из морёного дуба. Во главе нахохлился старенький заместитель председателя городского торгового совета, мэтр Вабис, сухой, остроносый, губастый винодел. Сам глава успел с утра сказаться больным.

Молоденький тонконогий городской маг притулился с левого края стола, чуть в стороне от прочих. Он струсил и не пошёл на площадь вразумлять горожан. Теперь парню молча ставили в вину то, что он остался жив.

Рядом с ним страдал писарь, бледный, трясущийся от страха. Этот знал, что уж его толпа точно не пожалеет.