Зверь Лютый. Книга 19. Расстрижонка (СИ)

С другой стороны до меня доходят звуки спора. Мужчина, явно - духовный, с окованной дубинкой в руке, спорит о чём-то с этим "Петенькой". Тот резко обрывает препирательства:

-- Инокини - ваши. Остальные - наши. Грузите.

Меня вздёргивают вертикально, я успеваю увидеть, как два монаха с дубьём на поясе, хватают нашу "убогую" за ноги и тянут её волоком по песку к озеру. Одежда покойницы задирается, монахи деловито тащат её за бесстыдно раздвинутые, полные, белые в неровном свете факела, ноги.

Кому тут стыдиться? Женщине? - "Мёртвые сраму не имут". Монахам? Так они службу сполняют. За их грехи ответит десятник. Или епископ. Или ГБ.

ГБ - за всё ответит. За всех.

Они даже не заходят в воду. Раскачивают тело за руки - за ноги, и кидают. Тут же мелко! Она же не утонет!

За ночь течение снесёт покойницу вдоль берега, куда-нибудь к Которосли. Или где-то по дороге зацепится. На утренней зорьке будет какому-нибудь местному рыбачку подарочек: "Тятя-тятя, наши сети притащили мертвеца". Или - мертвячку? Как-то в женском роде у нас отсутствует... А пора: Неро - женский могильник. На моей памяти - постоянно. То - блудниц, то - монашек...

Меня снова бьют, одевают на голову мешок, выворачивают руки, так что я вынужден согнуться. "Поклон в пояс". Так вертухаи зеков водят. С первого же шага наступаю на подол, падаю. Меня снова бьют, поднимают, затыкают подол за ворот, тянут куда-то... снова роняют. Теперь в воду. Я захлёбываюсь, задыхаюсь, барахтаюсь... Меня держат. Дают вздохнуть. Судорожно. Заглотить кусочек воздуха с всхлипом... и снова втыкают головой в воду...

Говорят, что в последние мгновения перед смертью человек вспоминает всю свою жизнь. Я - не вспоминаю. Значит - это ещё не смерть. Но как же больно! Когда лёгкие рвутся от удушья.

Меня то топили, то мордовали, то что-то спрашивали. Через мокрый мешок на голове - не слышно. Да я бы и не понял: когда дышать нечем - даже если бы пальцы ломать начали - не обратил бы внимания.

Проще надо, Ваня. Проще-прощее. Вообразил себе невесть что. Воевода Всеволжский, Зверь Лютый, царь и бог всея Стрелки, надежда всего прогрессивного человечества... а тебя - мордой. Хорошо что в воду, а не в дерьмо. Захлебнуться дерьмом - как-то... не оптимально. Это ты там, у себя, на десяти верстах Дятловых гор - что-то из себя... А "здесь и сейчас" - просто вошь на гребешке. "Сейчас" - всегда. "Здесь" - везде. Шаг - в любую сторону. "Конвой стреляет без предупреждения". "Конвой" - "Русь Святая". Та самая, которая - "в ризах образа", которая - "сосёт синь".

Кажется, я снова вырубился.

Очнулся от холода. Сводило всё тело, лязгали зубы, под коленями... какие-то деревяшки. Очень твёрдые, болючие. Свежий воздух. Насыщенный влагой. Ритмичный плеск, покачивание. Лодка?

С меня вдруг сорвали мешок. Резко стало светло. Просто ударило по глазам. Больно. Ошеломительно. И - холод от мокрой одежды. Такой, что стучащие зубы не остановить.

-- Ты кто?

Голос мужской. Знакомый. Где-то я его...

-- Не будешь говорить - опять искупаем.

-- Б-буд-ду. Х-хол-лод-дно.

-- Ни чё, потерпишь. Звать как?

Абсолютное пренебрежение. Вопрос, наполненный равнодушием до такой степени, что оно аж капает. Я осторожно попытался приоткрыть один глаз. Зря осторожничал - глаз не открылся. Заплыл. Здорово ж они меня... Второй... Потихоньку, через щёлочку, через реснички... О! Вчерашний. "Петенька". Как он меня ночью сапогом потыкивал... По самому моему дорогому...

С-с-с... Спокойно.

Мужик, не получив ответа, досадливо хмыкнул, поднялся с корточек, повернулся. Сейчас скомандует - "за борт" и...

-- И-и-и... Иван. З-зовут - И-иван.

-- Гы-гы-гы... Иван. А бабой одет. Гы-гы-гы...

Приятно слышать здоровый мужской смех. Даже - идиотский. Кто-то из слуг.

-- Не бабой, а монашкой.

Глубокий женский голос. Тоже знакомый. Это ж... княгиня! Улита, которая Софья! Которая... сволота. Нас всех... "Убогую" - зарезали! И кинули в озеро. Она ж никому ничего...

Не сесть толком, ни толком посмотреть - я не мог. Даже шевельнутся... Ой! Больно! С-с-с... Что ж они с ногами-то моими...?

-- Ты б, сестрица, отошла бы где сидела, не гуляла по лодии, да в разговор не влезала.

Оставалось - слушать. И проверять - где у меня ещё болит. Мест, где у меня "ещё"... - становилось всё больше.

-- Слышь ты, дурень. Ты с откудова?

Откудова-откудова... с оттелева, с Боголюбова.

-- Из Боголюбова.

Не запутаться бы. Точно - с Боголюбова иду. Шёл.

-- От князя, что ли?

-- От него, от князь Андрея.

-- А с чем послан?

-- Про то сказать могу только бывшей княгине Улите, нынешней инокине Софье.

-- Говори. Вот она я.

Софья широко шагнула откуда-то со стороны, переступила лодейную скамейку, к которой меня привалили плечом, присела рядом с "Петенькой".

-- Ну, говори. Что князь велел передать?

-- Велено сказать: послан привезти ко мне. Тайно. Для разговора о делах семейных. Для подтверждения - дана пуговица от евоного полукафтанья. Для обихаживания - служанка, Сторожея. Что с ней?

Они переглянулись, потом снова уставились на меня:

-- О каких делах?

-- О том не сказано. Моё дело - привезть.

-- Ещё чего велено?

-- Ещё... ничего. Пуговица... Сторожея... для дорогой обихаживания...

Они снова уставились друг на друга. Похожи. Брат с сестрой? Он её "сестрица" называет.

Так это тот "Пётр", который брат-любовник из "свитка кожаного"?! Импозантен, величав. Чувствуется порода. И "глубокая уверенность в завтрашнем дне". Самодоволен, самоуверен, глуповат. Выше среднего, приличного телосложения, светлобород, светловолос, светлоглаз, лет 30-35. Светло-голубые глаза на чистом, довольно правильном, белом лице. Внезапные приступы подёргивания ножкой.

"Вчера перекрасилась в блондинку. Сразу стало проще жить".

Здесь - "блондин природный". Софья ему примерно ровесница. Но выглядит... старше. Потому что умнее. Глупцы часто выглядят моложаво - забот меньше.

У неё - "куриные лапки у глаз", вглядывается в меня - пристальнее. С, пусть и раздражённым и, даже, враждебным, но - интересом. Пытливо. Без того высокомерно-презрительного всеобъемлющего равнодушия, которое постоянно демонстрирует её братец.

Теперь он демонстрирует раздражение:

-- Дура. С ничего крик подняли. Пуганая ворона куста боится. И Якун туда же. Вывозить, прятать... Андрей дознается - всем головы...

Резкий удар Софьей по ноге Петра заставил его замолчать. А выразительный взгляд экс-княгини в сторону гребцов - послужил аргументом.

Голос кормщика:

-- К устью подходим, господине.

Петенька обрадовано приступил к своему любимому делу - к командованию. Он горделиво выпрямился, окинул орлиным взглядом горизонт, положил руку на рукоять кинжала на поясе, принимая более приличествующую предводителю и владетелю монументальную позу, и провозгласил волю свою боярскую:

-- Поворачивай.

После чего соблаговолил снизойти и бросить в мою сторону:

-- Замотать.

И удалился на нос лодии для надзора за правильностью указанного им корабельного манёвра и контроля исполнения оного.

Меня снова замотали платками, всунули в рот кляп, накрыли мешком и оставили помирать.

А чего ещё делать? - Еды - нет, воды - нет, сортира - тоже нет.

А я - есть. Потому как: "мыслю - значит существую". Больше заняться нечем - остаётся мыслить. Это хоть несколько отвлекает. От головной боли. И от всех остальных разнообразных... ощущений.

О-ох... Факеншит...! Извиняюсь, это я пошевелился.