Тысяча и один призрак

верь и побежал будить меня в гостиницу, в которой я жил.

Я не хотел сначала верить, что крики о помощи могут исходить из королевской могилы, но так как я жил против церкви, то сторож открыл окно, и среди тишины, нарушаемой только дуновением зимнего ветра, я действительно услышал протяжные жалобные стоны, которые, казалось, не похожи были на вой ветра. Я поднялся и отправился со сторожем в церковь. Когда мы пришли туда и заперли за собой дверь, то услышали жалобные крики более отчетливо.

К тому же определить, откуда раздаются эти звуки, было легко, поскольку дверь кладбища, которую сторож плохо за собой закрыл, опять открылась за ним. Итак, эти стоны шли действительно с кладбища.

Мы зажгли два факела и направились к двери. Но пока мы подходили к ней, сквозной ветер, дувший снаружи внутрь, задувал их. Я понял, что тут нам с нашими факелами будет не пройти, а раз мы будем на кладбище, то нам не придется уже больше сражаться с ветром. Кроме факелов я велел зажечь еще и фонарь. Факелы наши потухли, но фонарь горел. Мы прошли пролив и, очутившись на кладбище, зажгли факелы, и ветер пощадил их.

По мере того как мы продвигались, стоны замирали и в ту минуту, когда мы подошли к краю могилы, совсем замерли.

Мы встряхнули наши факелы и осветили огромное отверстие, и среди костей на слое извести и земли, которыми их засыпали, барахталось что-то безобразное.

Это что-то походило на человека.

— Что с вами и что вам надо? — спросил я у этой тени.

— Увы! — прошептала тень. — Я тот несчастный рабочий, который дал пощечину Генриху IV.

— Но как ты сюда попал? — спросил я.

— Вытащите меня сначала, господин Ленуар, потому что я умираю, а затем вы все узнаете.

С того момента, когда страж мертвецов убедился, что имеет дело с живым, овладевший было им ужас исчез. Он уже приготовил лестницу, валявшуюся на траве кладбища, держал ее и ждал моего приказания.

Я велел спустить лестницу в яму и предложил рабочему вылезать. Он дотащился до основания лестницы, но когда хотел встать и взобраться на ступеньки, то заметил, что у него сломаны одна нога и одна рука.

Мы бросили ему веревку с глухой петлей; он завязал веревку под мышками.

Другой конец веревки остался у меня; сторож спустился на несколько ступенек, и, благодаря двойной опоре, нам удалось вытащить живого из общества мертвецов.

Едва только мы вытащили его из ямы, как он потерял сознание. Мы поднесли его к костру, положили на солому, а я послал сторожа за хирургом.

Раньше, чем раненый пришел в сознание, сторож явился с доктором, и спасенный открыл глаза только во время операции. Когда перевязка окончилась, я поблагодарил хирурга, и так как я хотел узнать, по какой странной случайности рабочий очутился в королевской могиле, то отослал сторожа. Тот с радостью отправился спать после треволнений этой ночи, а я остался один с рабочим. Я присел на камень подле соломы, на которой он лежал против костра; дрожащее пламя последнего слабо освещало ту часть церкви, в которой мы находились,