Ошейник для Лисицы (СИ)

Я только стукнулся головой о прут и улыбнулся, а Эмерлина уже всё поняла.

— А то и совсем с жизнью покончит. Тебя любит кое-кто другой, Флё.

— Пусть сгорит в аду. Это он виноват в том, что мы сейчас здесь сидим, и, думаю, вы со мной согласитесь.

Я снова отвернулся. Этот разговор повторился раз пять, но она не смогла нас убедить, что Арен заслуживает смерти. Мне не хотелось убивать его за такое, потому что внутренне я понимал: я тоже иногда предавал друзей, а иногда нагло их подставлял. Когда я исхитрялся доказать охране, что это не я, а один мой друг что-либо украл, я не чувствовал угрызений совести. Но оно было ненужно. Чаще всего все подставленные мною просто приходили ко мне в замок и требовали сумму, которую взяли у них. Иногда требовали куда более жестоко. А иногда просто становились бывшими друзьями. Но всеми я дорожил и никогда не предавал так, что это вело к тюрьме или смерти. А тем более я никогда никому не продавался. Но Арен в моём понимании заслуживал прощения.

— А я говорю, что его надо убить!

— Говори что хочешь, но я в этом не участвую, — Эмерлина, видимо, разделяла моё мнение.

— Но почему вы не хотите отомстить ему?

— Флё, месть не самое главное, что есть в жизни… — тяжело вздохнула моя жена и прекратила этот далеко не приятный разговор.

— Для меня это не просто что-то важное — для меня это цель всей жизни. А главная цель — Тардиф…

— Это понятно…

До нашей казни оставался час. Об этом нам объявил охранник. Все мои мычания, в которых я очень хотел, чтобы с меня сняли идиотский намордник, ни к чему ни привели. Волк лишь посматривал на обнажённую лисицу в камере напротив и облизывался. А так как он был одним из немногих охранников, который почему-то не надел уставные чёрные латы, лисицам предстояло наблюдать за нескрываемой эрекцией волка. Но ни одна из них не заинтересовалась волком, поэтому я решил слегка над ним подшутить: встав в соседней камере напротив, я начал эротично двигаться, будто показывая стриптиз, и подмигнул девчонкам. Эмерлина смекнула, что за прикол я собираюсь сотворить с охранником, поэтому сразу изобразила заинтересованность и возбуждённость, начала поглаживать себя и ласкаться, наблюдая за мной. Потом сообразила и Флёр, и волк окончательно выпал в осадок. Он пытался загородить меня собой, но лисоньки сразу кричали ему «Фу-у-у!» и теряли всякую заинтересованность. А как только я снова появлялся в их поле зрения, они продолжали играть свою роль.

Волк, конечно, долго это выносить не смог, поэтому убрал свой пенис и удалился в неизвестном направлении, бухтя что-то себе под нос и громко рыча. Как только он скрылся за углом, я в немом угаре повалился на пол. Соседки напротив тоже рассмеялись. Наверное, со стороны это выглядело забавно: троих через час должны повесить, а они катаются по своим камерам от хохота.

— Смеётесь? — подошедший Изенгрин разрушил нам всю идиллию.

Ответом ему был лишь полный недоумения взгляд. Конечно же, никто не ожидал, что он появится так рано.

— Выводите их по одной.

Охранники, пришедшие вместе с ним, вывели под лапы Флёр и Эмерлину. Один из них даже предложил Флёр нечто вроде накидки: не голой же её вешать. Лиса обмоталась ей на манер тоги, а потом их лапы завели за спину и сковали. К моей двери подошли сразу шестеро, держа всевозможные цепи и кольца.

— Отпирай. Ренар, тебе лучше стоять смирно.

Я смело встал посреди камеры. Лапы мне сковывать необходимости не было: они и так ужасно затекли за четыре дня без движения. Как только дверь открыли, я увидел двух арбалетчиков, которые постоянно держали меня на прицеле. Я решил всё-таки побыть пай-мальчиком и вести себя смирно. В это время волки приступили к своему делу: помимо наручников, к которым прицепили две конвойные цепи, на меня надели ошейник, цепи от которого держали охранники, надели на лапы кандалы, от которых тоже тянулись всевозможные устройства для ограничения свободы. Изенгрин встал рядом со мной и пронзительно посмотрел в мои глаза. Я между тем скосил их на наморднике.

— Снять? — догадался волк.

Я покивал, и с меня сняли кожаную сетку. Первым делом я размял челюсть, широко зевнув, и вытянул язык. За время пребывания в наморднике этот орган оставался совсем без движения.

— Ох, Изенгрин, знал бы ты, как я сейчас хочу потереть нос.

— На этот раз ты меня не проведёшь! Из наручников я тебя не освобожу, пока лично не удостоверюсь в твоей смерти.

— Ну хоть нос потри, — мне действительно этого хотелось.

Волк посмотрел на окружавших нас охранников.

— В гробу тебе потру.

— Договорились! — как всегда, весело сказал я.

— Выводи их! — отдал команду Изенгрин, и лисиц толкнули в спину, веля им двигаться. И Флёр, и Эмерлина шли гордо и совершенно бесстрашно. Изенгрин между тем лично взял цепь от ошейника и слегка дёрнул, приглашая меня в последний путь. Я звякнул кандалами и с улыбкой до ушей засеменил за ним.

Нас повели по знакомому мне подземелью королевского подвала. Их я знал практически досконально, и для себя предсказывал вслух наши дальнейшие повороты. Но, как только я сообразил, как мы выйдем из подвала, я не на шутку перепугался. Изенгрин вёл нас чёрным ходом, и путь наш лежал через коридор, который я пробежал, удирая от своего страха. Потому что там я увидел их…

Когда до этого места оставался один-единственный поворот, я психанул. Дёрнув ошейник, я не пожелал идти дальше, чем вызвал возмущение своих конвоиров. Изенгрин лишь мерзко ухмыльнулся, а остальные охранники стали насильно меня тянуть к тому коридору. Но ужас мой был слишком велик, так что я сопротивлялся как мог, хотя в моём положении это никак не тормозило ситуацию. Меня продолжали тащить, и, когда затащили в коридор, я зажмурился, не желая их видеть, и прижал уши, не желая их слышать их стоны. Но постепенно я понимал, что звук не меняется: всё те же звоны цепей и бряцанья доспехов охраны. Я решился открыть глаза.

Никого не было. Все камеры были совершенно пусты, но кровь в некоторых местах всё ещё оставалась. В голове замелькали ужасные и обрывистые образы, которые ловила моя память, пока я убегал из этого ада. Я вдруг понял, что помню, кто где сидел. Проходя мимо камер, я вспоминал всех, кто когда-то там страдал. Но дойдя до последней, я всё-таки остановился.

Здесь были те четверо лисят, кровь которых пролил я, пятно от которой всё ещё оставалось на полу. Проходя мимо этого места, я вспомнил всё, что тут когда-то произошло. От воспоминаний, которые оказались необычайно чёткими, у меня подкосились лапы, и я рухнул на колени. Изенгрин лишь рассмеялся и поднял меня, держась за цепь от моего ошейника. Но всё равно встать на ноги было для меня слишком суровым испытанием. Только когда я отполз от злополучной камеры, я смог подняться. Наш последний, по мнению Изенгрина, путь продолжился. Вскоре нас вывели на улицу, через тот же ход, через который когда вылетел я. Я чётко помнил остаток своего пути: пробежать прямо и перемахнуть через забор, за которым располагался рынок.

Нас, конечно, на рынок не повели. Нас повели куда-то налево, но куда, я тоже знал. Именно там обычно совершаются казни, на которых не должно быть свидетелей. Странно, я думал, что Изенгрин предпочтёт огласить свой подвиг как можно шире, но он решил повесить нас по-тихому, никого, кроме охраны, не привлекая.

Но даже если бы нас вешали на центральной площади, то народу бы собралось немного. Потому что даже самое эффектное зрелище портит погода. А сегодня она как раз была ужасна: удивительно хмурое и низкое небо со свинцовыми тучами будто давило на голову, прижимая к земле. Солнце только начинало всходить, но его попросту не было видно: всё, от горизонта до горизонта, было затянуто серой пеленой. Даже воздух входил в лёгкие не так, как обычно, — он был наполнен какой-то невыносимой сыростью. Даже запахи цветов, в обилии украшавшие королевский сад, не чувствовались при такой погоде. Кругом просто витало уныние всего живого.

Самое интересное, что такая погода была каждый раз, когда меня собирались повесить. Все восемь раз было такое же небо и такое же всеобщее уныние. Хиромантия. Наверно, даже погода была за меня, если каждый раз огорчалась моей намечающейся смерти. Но каждый раз всем приходилось обломиться.