Камин-аут (СИ)

Подстрекаемый любопытством, третий завсегдатай фургона навис над головами сидящих парней:

– Опа! Малец!.. А? Холовора, тебе вообще говорили, для чего презервативы нужны?

Квадратное лицо третьего было коричневым от загара.

– Вот как раз от таких случаев и нужны, – он тыкнул в Эваллё пальцем. И смуглое лицо, и эти сальные пальцы блестели, как от жира.

Ветер хлестал в лицо, а небо затягивали тяжелые облака. Фургон продолжал ползти, мальчик заметно отставал, силясь не потерять из вида белую рубашку отца. Завязки почти распустились. Сатин нервозно поправил съезжающий рукав. Загорелый пацан откинул с его шеи длинные локоны и обслюнявил кожу своим языком.

Чудовища! Мир чудовищ и похоти, который утянул отца Эваллё. Мир монстров с их волосами, слюнявыми ртами и гормонами. Было время, когда мальчик еще верил в благоразумие своего отца, надеялся, что тот вскоре одумается. Нос защекотало. Эваллё, тяжело дыша, остановился. Глаза прожгло, и вскоре Сатина заволокло мутной пеленой. Почувствовал соленые дорожки на губах. Тогда на дороге, он ощутил себя брошенным ребенком, которого выставили на улицу, а дверь домой заперли.

Посмотрев на него с осуждением, Сатин поднялся на ноги, взялся за дверную ручку, закрыл одну сворку, а потом и другую.

Утром следующего дня Эваллё стоял у закрытой двери спальни родителей, вслушиваясь в тишину.

– Сатин, бабушка приготовила тебе куриный бульон. Ты спишь?

Эваллё постучал как можно тише: всё еще сомневался, правильно ли он поступает, – и повернул позолоченную круглую ручку.

Глазам открылась панорама просторного зала, с торшерами и зеркалом в форме картины, в тяжелой раме. Стол с двойным дном и стеклянной поверхностью, за которым отец подолгу корпел над своими текстами. Половицы всегда немного поскрипывали. Светлый паркет, по которому можно кататься в шерстяных носках. Еще позавчера здесь стояла детская кроватка – Маю уже как три года вырос, видимо, её переставили за безнадобностью.

Сатин переоделся в чистую рубашку, поверх натянул длинный махровый свитер, из которого торчали ослепительно-белый воротничок и манжеты. Длины едва хватало, чтобы прикрыть бедра, больше никакой одежды на нем не было. Холовора лежал на огромной кровати спиной к двери, не издавая ни звука.

– Бабушка хочет, чтобы ты поел. Нет, не хочет, а требует.

Куриный запах быстро наполнил комнату со спертым воздухом.

– Пап… Папа!

Сатин вздохнул и глухо пробормотал:

– Хорошо оставь… Я поем.

Мальчик подошел к кровати, и отец раздраженно уткнулся в подушку. Аккуратно поставив тарелку на стол, Эваллё задержался взглядом на копне блестящий волос, немного сальных у корней: блестящие, мягкие, шелковистые волосы, которые трогали те парни из фургона.

С помощью рук Сатин приподнялся и медленно сел, не поднимая лица. Волосы упали на сгорбленную спину.

– Уже утро? – рассеянно прошептал Сатин, после чего снова откинулся на подушку, накрыв лицо ладонью, помассировал веки.

– Да.

Теребя волосы отца, Эваллё мельком заметил уродующий синяк на колене. Не надо быть умным, чтобы сразу догадаться, в чем тут дело. Или он сам ввязался в драку, или его поколотили в порыве страсти – теперь уже без разницы. Мальчик погладил локоны, надеясь, что от этого отец немного подобреет.

– Принести тебе попить?

Ноль внимания.

– Я в школу собираюсь… Сегодня первым уроком математика, – лепетал Эваллё, стараясь разговорить отца. – В моем домашнем задании – много исправлений. Это ты взял мою тетрадку?

– Думаешь, пока ты спал, я забрал у тебя тетрадку, чтобы исправить домашнее задание? – Сатин фыркнул. – Это я-то? Делаю по ночам твою математику? Не смеши меня.

– Но ведь кто-то оставляет все эти пометки… У тебя все цифры разной высоты. Еще ты очень сильно надавливаешь на ручку, когда пишешь. А восемь похоже на знак на клавиатуре, который над семеркой.

– Символ, обозначающий присоединение.

– Наверное… – улыбнулся мальчик, обрадованный тем, что удалось пробудить у отца интерес. – Я буду учиться, чтобы вырасти хорошим человеком.

Сатин приподнялся и выудил из-под подушки пустую бутылку плоской формы и швырнул через всю комнату. Стекляшка откатилась к дальней стене.

– Хорошим человеком?!

От крика отца Эваллё вздрогнул.

– Где ты набрался этого бреда?! От бабушки?! Да года через четыре тебя кроме секса ничего интересовать не будет! Ладно, мне плевать… Прекрасно… Не бери с меня пример, прекрасные принцы только в сказках.

Лежа на боку, он обнял левой рукой себя за талию. Небольшой участок кожи на тыльной стороне ладони прижжен сигаретным бычком, след покраснел и сморщился.

– Я знаю, что тебе не плевать.

Мальчик коснулся перстня на худом пальце и еще одного тонкого золотого ободка, сжал пальцы Сатина.

– Какой неугомонный, – простонал парень. – Думаешь, я хотел ребенка, когда мне только-только исполнилось пятнадцать? Нет. Просто мы с твоей матерью слишком заигрались. Ясно? – бросил Холовора, слегка поворачивая лицо в сторону сына.

– Зачем ты лжешь? – спросил мальчик спокойно. – Ты говоришь так, чтобы меня задеть, потому что тебе самому еще хуже.

Сатин сглотнул и поморщился. Подтянув колено, прикрыл ноги покрывалом, что ему удалось проделать с большим трудом. Больно передвигаться, больно смотреть на своего маленького сына, всё понимающего.

– Не бойся. Я стану ангелом тьмы и приду за тобой, чтобы тебе не было одиноко.

– Пошел вон!

– Хорошего дня, пап…

– Отвали от меня, ясно?!

Эваллё притворил за собой дверь и услышал, как Сатин разразился бранью.

Примечания:

«Soundi» – крупный финский рок-журнал.

========== Глава IX. Рок ==========

Гасят свет, погружая концертную площадку «Enkeli» в кромешную тьму, вдруг вспыхивает мощная лампа, с крутящимся цилиндром, подсветка высвечивает клубы дыма. Возникшая на сцене фигура словно плывет в потоках ветра.

Сатин выходит на сцену под соло виолончелей.

В воздухе держится слабый запах озона, легкий теплый ветер доносит вечерние запахи. Вовсю работают вентиляторы, обдавая горячую кожу. Беспоясная полупрозрачная одежда развевается.

Тяжелая прическа оттягивает голову, длинные локоны струятся по голой спине, вызывая почти экстатическое состояние от касания к коже.

У сцены в проходе толпятся фоторепортеры. Толпа ревет.

За спиной – черное полотно с эмблемой группы и спонсорские щиты.

Стоит на одном месте без движения, уронив руки вдоль тела; выразительно обведенные глаза блуждают по скоплению людей, спокойно, слегка заинтересованно. А сердце заходится в груди. Приподнимает подбородок, порывом воздуха волосы относит назад. Отклоняет голову, купаясь в слепящем блеске.

Песня «Бесконечность», она посвящается детям из стран третьего мира. Её должен петь мужчина низким голосом по-английски.

На мгновение сцена погружается во мрак, работают только лишь дальние темно-голубые лампы, видно, как сверкают одежда и волосы, по телу перекатываются волны жемчужной ткани.

Делает шаг вперед, черный микрофон оказывается у самых губ. Слегка поворачивает голову назад, ощущая движение за спиной.

Из темноты возникает Лим-Сива, его седые волосы кажутся мокрыми из-за вылитого на них геля и цветочного масла. Широкие плечи музыканта накрывает белоснежный шелковый плащ с нашивкой-абстракцией и наплечиями с инкрустацией. На плече в своей обычной вальяжной манере придерживает электроскрипку, в правой руке он сжимает смычок. Его лицо разрисовано скандинавской символикой. Кажется, что рисунки на коже находятся в постоянном движении.

Электроскрипка издает первый звук. Музыка живая, пробивная и мощная. Теперь свет концентрируется в одной точке, над головами их двоих.

Лим-Сива стоит, не двигаясь, точно за спиной, как неустанный страж. Лучи прожекторов разлетаются во все стороны, снова соединяются в одном коконе – разлетаются.