TothFaiarta. Мраморная луна (СИ)

— С Серыми воевал? Сколько потопил?

— Не помню. Я был личным… впрочем, не важно. Много. Два фрегата точно, с десяток дредноутов… штук пять галер.

Салютует мне бутылкой. Так дело не пойдет, я тоже хочу напиться. Отбираю глиняную емкость, надолго присасываясь к горлышку. А хороший виски… резко выдохнув в сгиб локтя, возвращаю Изабелле выпивку.

— Хочешь забыть, да не выходит… — она задумчиво смотрит на каменного Дракона. — И не выйдет. Смирись.

Передергиваю плечами, в упор глядя на пиратку. Та хмыкает:

— Что, я слишком много о тебе узнала, и теперь ты должен меня убить?

— Примерно так. Впрочем, есть другой вариант.

— А что же ты его Варрику не предложил? Он ведь тоже знает, не так ли, друг мой? — щурится. Сейчас в рассеянном свете пламени Алтаря, еще на пол ладони мерцающем над плитой, я как никогда отчетливо вижу, что она отнюдь не так молода, как хочет показать остальным. Пляшущие тени рубят лицо морщинами, которых не видно… и еще несколько лет и не будет видно… в дневном освещении, отчего ее улыбка-ухмылка выглядит куда более горькой… и уместной.

— Знает.

— Мужики. Доверяете только тем, у кого, как и у вас самих, есть временами полезная штучка между ног.

— Не поэтому, Белль, — мои губы тоже кривит усмешка, только вот мет времени на моем лице, вероятно, не будет никогда… Когда-нибудь, если судьба будет жестока ко мне и не даст сдохнуть раньше, я увижу, как она состарится. Как состаришься ты, если раньше не услышишь Зов, и Варрик, и даже Волчонок. — Он мой кровный брат.

— Побратим?

— Нет, именно брат. Он не сможет предать меня, даже если захочет. Магия не позволит.

Молчание длится долго. По очереди прикладываемся к бутылке — весьма объемной, надо сказать — думая о своем. Наконец она прерывает молчание:

— Ладно, согласна я на твой способ. Но учти, только потому, что ты обещал мне корабль. И вот посмей только, тевинтерский ты ублюдок, мне его не добыть!

Со смехом протягиваю к ней руку, обхватывая за затылок — и пальцы путаются в тугих чернильных локонах, просоленных морскими ветрами до состояния проволоки. Она усмехается:

— Жаль, что я не запомню вот этого момента, его было бы забавно припоминать Блонди. Ты такая сволочь, Хоук…

Отвечаю ей кривой улыбкой и накрываю ее губы своими, прикусывая шаловливый язычок и ощущая медную соль. Магия снова вскипает в венах, подчиняясь моей воле — и та, что спит в ее крови, та, которую я заметил еще при первой встрече, латентная, невостребованная, откликается, покорно ложась в форму заклятия Контроля Разума.

Прости меня за это, Ривейни…

- оОо –

Волглый жаркий воздух у самого подножия башни колом встает в горле, или даже прилипает к легким, не давая толком отдышаться — и от этого почти непереносимо кружится голова. И без того туманное зеленоватое марево орихальковых озер из-за нарушенного недостатком кислорода зрения словно растекается еще шире, размывая очертания окружающей действительности, делая ее до удивления похожей на Тень.

В висках стучит рваным пульсом лишь одна мысль — уйти отсюда. Быстрее. Становится слишком опасно — и я снова прибавляю шаг, зная, что спутники не отстанут. Мы все слишком хотим выбраться из этого ядовитого сияния, а потому движемся без привалов и даже на необходимый сон оставляем тот единственный минимум, который сможет поддерживать наши тела в достаточно бодром состоянии.

Но значительно больше беспокойства мне доставляет твое состояние. Я знаю, что ты ненавидишь Тропы… но никогда бы не подумал, что для тебя поход на них превращается… вот в это. С каждой милей утонувших в тяжелых парах тоннелей ты все бледнее — и это отнюдь не отравление. То и дело ты срываешься на сбивчивый шепот, словно споришь с самим собой. Со второй половиной себя. Зов ввергает вас обоих в темноту, из которой нет возврата — не для Стража, и я могу лишь молиться Семи — чтобы утишили свои голоса, не тянулись к тебе… не сейчас, слишком рано, слишком сильно.

Мое тело действует быстрее разума — я успеваю подхватить тебя, когда ты спотыкаешься о неприметную трещину в камне. Поймать взгляд — непередаваемо сложно, и мне кажется, что в этом неестественном свете янтарь твоих глаз выгорел… едва ли не добела. В посветлевших от сдерживаемой боли глазах — смесь растерянности непонимания… и неприязни. Чья она? Твоя или Справедливости? Я могу понять оба варианта… но один из них в разы тяжелее другого.

В этот раз привал — неурочный, но необходимый, и я могу лишь баюкать тебя в руках под тремя понимающими взглядами, один из которых пропитан горечью и… завистью? ревностью? жаждой? Не понять. Сейчас мне не до него — да и вообще не до окружающего. Плавно укачиваю тебя, с трудом удерживая почти на весу, касаясь губами влажного от испарины виска и шепчу, шепчу, шепчу…

Я сам не разбираю, что произносят мои губы, кроме одного, неизменного, постоянно повторяющегося: «Прости, светлый мой, прости, mea culpa…» — и ты лишь безмолвно и бесслезно плачешь, вздрагивая все телом.

К концу недели — и сотней миль глубже в зеленое марево — такие приступы становятся все чаще и жестче. Это злит Волчонка неимоверно, и он постоянно язвит о «неженках-мороженках» и о том, что Стражи должны радоваться, что ты ушел из их рядов… У меня нет ни желания ни сил одергивать его. Быть может, прибегни я к своему Проклятию, я смог бы вытянуть тебя из такого состояния… но я не могу. Пока не могу — ситуация не настолько плачевна, я все еще надеюсь, что ты справишься с собой. И с НИМ.

Потому что я не могу не знать, что именно происходит. Потому что я знаю, как выматывает смертное тело слияние с чуждой этому миру Сущностью — кем бы и чем бы она ни была.

Потому что я знаю, что сейчас ты на грани своей воли и магии сражаешься за право главенствовать в вашем тандеме — и я не могу вмешаться в эту борьбу.

Пока что ты выходишь победителем… но долго ли это будет продолжаться? Ты слабеешь с каждым часом на Тропах. А он… он становится сильнее. Почему — мне не дано понять, но что-то здесь подхлестывает его, словно норовистого коня, заставляет рвать узду ваших с ним взаимных обещаний и закусывать удила твоего сознания.

И с каждым разом все дольше горят в твоих глазах лазурные искры — пока ты не приходишь в себя. И снова и снова ты поднимаешься, отрывисто и хрипло бросая:

— Все хорошо, солнце… нам пора идти.

Скоро я возненавижу эту фразу. Вновь и вновь, воровато оглядываясь на товарищей и дожидаясь мига, когда все отвернутся от нас и займутся костром, я спаиваю тебе зелье Ясности и зелье Воли — то немногое, что поможет тебе держаться, как помогало держаться мне в похожих случаях…

И раз за разом ты упрямо подхватываешь свою переноску, почти зло отбрасывая мою руку, и первым выходишь со стоянки, слепо глядя в пространство — то ли проверяя на наличие Порождений, то ли снова погружаясь в свой непрерывный поединок со второй половиной себя.

А я могу лишь ждать — того самого, смертельно-опасного мига, когда ты все же не справишься.

Я уже ощущаю в своих венах эхо набата последней Печати, когда ты с криком падаешь на колени, а потом и на землю, бессвязно что-то бормоча и сжимая ладонями виски, подтягиваешь колени к груди, сжимаясь в дрожащий комок оголенных нервов.

Вот оно.

— Андерс!

— Голоса! Голоса! Пусть они замолчат, Грег, пусть они заткнутся, пожалуйста, пожалуйста, пусть они… — не завершаешь фразы, снова заходясь криком и сжимая виски так, будто хочешь проломить собственный череп и выдрать оттуда все чужеродное ногтями.

Твой крик рвет мне душу — но теперь я точно ничем тебе не помогу. Сейчас для вас есть только вы двое — и клинч двух сознаний, словно сцепка борцов на Арене.

— Стражи… Посвящение… Скверна… зовет… кричит… шепчет… пусть он замолчит! Замолчи! ЗАМОЛЧИ!

Сбивчивая фраза, хрипом рвущаяся сквозь крик, на оборванном выдохе, на последнем глотке воздуха, заставляет меня стиснуть зубы и кулаки. Прости меня. Прости, я не могу. Сейчас — не могу.