TothFaiarta. Мраморная луна (СИ)

Пыль дрожит над все так же звенящей под ногами землей осязаемой стеной — и в какое-то мгновение, у самого горизонта мне мерещится до острой боли знакомый силуэт башни. И даже потоки магии на ее вершине на удивление похожи на те, что укрывают в Безвременье Цитадель…

- оОо –

Смех — горький, едкий, безумный — удается сдержать с трудом.

Намверлис.

Имя-проклятие. Имя-спасение. Истинное дитя Империи — не нынешней, о которой почти никто не знает, но Древней, той, что простирала свои длани на весь континент — дитя самой глубокой темноты и самой страшной боли.

Такой же, как я. Тень. Воплощающий, но — Думата. Вечный спутник, любимая игрушка Архонта Ио. Один из тех, кто удостоился чести шагнуть на поиски Семи — за пределы мира, за пределы разума, за пределы веры. Один из тех, кто оказался проклят собственной гордыней – ибо гордыня его Хозяина была и его тоже… ведь любой из нас — всего лишь продолжение мыслей и чувств своих творцов. Слишком много идей, до судорог много эмоций, которые нельзя показать никому из вас. Хочется прижать ладонь к выбитому в камне имени, что за века даже для гномов стало синонимом слова «гнусный». Как он оказался здесь? Вообще, как он попал в этот мир – ведь мне казалось, что из Золотого Града вернулись лишь сами Магистры…? Впрочем, это, опять-таки, пропаганда Белого Шпиля. Они не могли знать деталей… да что там, они до сих пор сами не знают, сколько же гордых сынов Империи ушло с Архонтом Ио в тот безумный поход…

— Хоук? Все в порядке? — твой взгляд вновь задумчив. Только не пойми, Создатель, Андрасте, Семеро, кто-нибудь, только не пойми, не осознай всю глубину моей ненависти — и моей жажды…

— Искорка, ну что же тебе опять не сидится на твоей очаровательной заднице ровно? – Белла обмахивается ладошками, поразительно вовремя вклиниваясь в едва не начавшийся привычный уже спор. — Или это ты так напрашиваешься на приключения на нее? Тогда я требую, чтобы мне дали посмотреть!

Плоско, грубо и нагло — но отрезвляет, вырывает из паутины самых невероятных домыслов и идей, что уже затопили мою голову. Оно и к лучшему — несомненно. Последний раз осматриваем странную арену — и прибавляем шаг. Мы обещали вернуться не позже, чем через месяц. По крайней мере, именно на этот срок Авелин гарантировала затишье в Киркволле.

В ущелье, что уходит вглубь отрогов Виммарка, становится все темнее. И прохладнее, что не может не радовать.

— Это… башня? В самом сердце ничто? — ты пораженно распахиваешь глаза, и непонятно откуда взявшаяся тут солнечная искра пробегает по самому краешку твоих радужек, на миг делая их из медово-янтарных прозрачно-золотыми.

Знакомая архитектура — и вид высеченных гномами рун и статуй-Охранителей пробуждает в моей душе, в том, что от нее осталось, жесточайшую боль, смешанную с непередаваемым голодом. Знаю, чувствую, что Фенрис испытывает нечто весьма похожее — но в его отрывочных воспоминаниях больше горя. Больше боли и скорби, в разы больше ненависти.

— Гномы не строили для себя башен, Блонди. Для людей — да, было дело, но не стали бы они украшать статуями Совершенных заказную постройку. И уж тем более не статуями Карридина, Герлона и Туррета, самых… противоречивых из них, — Варрик растеряно прокручивает в ухе колечко серьги, разглядывая три большие и пятерку малых видимых нам скульптур.

— Создатель Наковальни Пустоты, тот, на чьей совести кровавая резня, ради остановки которой и был отдан титул, и первый из гномов, ушедший в Стражи, сражавшийся на Молчаливых Пустошах… Забавно…

— Да ты, Хоук, я погляжу, знаток гномьей истории! — Белль смеется, но в глазах уже знакомое мне выражение. Я идиот. Как я умудрился произнести это вслух?!

— Увлекался в подростковом возрасте, было дело, — Варрик поймет, остальным подробности и не понадобятся.

Ну, по крайней мере, в реакции Волчонка, как и твоей, я не ошибся. Но вот Изабелла беспокоит меня все сильнее… вот же неугомонная. Что ж, у моего беспокойства есть один неоспоримый плюс — оно не дает мне уйти еще глубже в воспоминания и размышления. Быть может, это и к лучшему.

Здесь, за пределами скалистых отрогов, на неожиданно широком пространстве самого ущелья вновь мучительно-солнечно, и снова над головами едва не трескается от жара раскаленное добела небо, на котором даже теряется диск дневного светила. Мы все жмуримся и щуримся — что опасно. Слишком велик риск пропустить очередную атаку, а я даже не сомневаюсь, что она будет.

И снова вперед — к ожидающей нас твердыне. А для меня — навстречу моему собственному прошлому и жгучей до судорог в стиснутых в кулаки пальцах ненависти ко всему, что есть магия и Империум. Ко всему, что есть я.

- оОо –

Подземелья Хартии, по которым мы блуждаем уже трое суток, лабиринт, с каждым новым поворотом становящийся все хаотичнее и безумнее, словно те, кто его строили постепенно сходили с ума — по мере его создания — вызывает ощущение… театральности, что ли. Какой-то вычурной кукольности, даже игрушечности — гротескно-заляпанные кровью стены, слишком большое количество пыли и песка, хотя его не могло сюда нанести — по крайней мере, не столько, слишком картинно торчащие из этого песка кости. Страшилка, будто созданная по фантазиям детей, похожая на те сказки, что ребятня любит травить у костра летними вечерами. Карвер и Бет любили…

Сердце снова болезненно токает, и пальцы стискивают рукояти кинжалов — чуть сильнее, чем пару мгновений назад.

Простите меня. Сам себя я прощать не умею, так хоть вы, оттуда, где вы сейчас — из чертогов ли Семи, от Трона ли Создателя — но простите. Улыбнитесь хоть краем губ. Потому что весь этот поход — сплошное напоминание о вас. О маме. Об отце — пусть я и знал его так мало.

И о Хозяине. Я и сам не пойму, что гложет меня – ненависть… или обида? Нет, несомненно, ярости и отвращения во мне всегда было с избытком, да и пресловутой ненависти хватало… но не горюю ли я по утраченному?

За такие мысли хочется самому себе съездить по голове — может, хоть тогда я перестану путаться в собственных стремлениях… Ладно, плевать, не до того.

Сфера неприятно жжет ладони – и под моим взглядом внутри нее начинает пульсировать в такт биению моего сердца серовато-синее марево с серебристыми сполохами. И, кажется, именно она — то единственное реальное, что есть в этом мире, хотя как раз реальной она не может быть по определению — замороженное в пространстве-времени заклятие, собранное в один сияющий узел. Никому из вас этого не понять — просто потому, что никто из вас не знаком с подобными извращениями так, как с ними знаком я.

И я, кажется, догадываюсь, что это за заклятие…

— Только я слышу барабаны? — ты хмуришься, и я краем глаза замечаю, как переглядываются остальные наши спутники. Фенрис сквозь зубы выдыхает:

— Похоже, твоя кровь какая-то особенная. Я даже не сомневался.

— Вот скажи мне, угрюмый ты наш, это к чему сейчас прозвучало? Ты Блонди не опасаешься, нет? — Изабелла смеется и уворачивается от тычка локтем со стороны Варрика. Глупый эльфенок… тебя ведь почти мгновенно выдают порозовевшие кончики ушей.

Ты фыркаешь и поворачиваешься ко мне, мимолетно касаясь ладонью открытого плеча, словно подтверждая, что я твой — и напоминая об этом всем остальным. Особенно Фенрису. Прости и ты меня, светлый мой, я знаю, что причиняю тебе боль, раз за разом, когда невольно зову тебя его именем. А ты все так же молчишь, прячешь обиду и ревность в своей душе… Я бы предпочел испытать на себе крепость твоих кулаков, чем читать все это в глубине твоих глаз, предпочел бы услышать яростную ругань в свой адрес – но не быть свидетелем такого… смирения.

Забыться. Вот чего сейчас хочется больше всего. Растворить самого себя в упоении битвой, в жаре кровавого танца — с сильным, достойным противником, а не с этой крысообразной шушерой, что стаями набрасывается на нас из-за поворотов. И я уже знаю, как этого добиться — если, конечно, я не ошибся в своих предположениях.

Впрочем, в таких вопросах я редко ошибаюсь…