Мой путь озарён рассветом (СИ)

— Дела Валмираны и Южного Союза разбирают политики, а не убийцы, — отрезал Крис.

Такие новости я предпочитала узнавать в другой обстановке, но слышащие всё ещё не собирались обращать на меня внимания, и я наконец-то разозлилась.

— Мне что, надо прямо сейчас начать плеваться огненными тиграми, чтобы меня услышали?!

Это сработало: две лохматые головы повернулись в мою сторону.

— Олли, у меня действительно уже нет выбора?

Рыжий раск виновато развёл руками, и я кивнула.

— Если мы выедем в Карнаэль завтра утром, будет нормально?

— Вполне, — согласился Олли. — Очень даже хорошо будет.

— Вот и договорились. Я буду там, и Крис заодно о задании отчитается. Всё.

Ученик Старшего Слышащего хотел сказать что-то ещё, но наткнулся на взгляд Призрака и обиженно нахмурился.

— Иногда мне кажется, что вы намеренно подражаете Ворону.

— Я скорее съем свой хвост, чем буду ему подражать, — немедленно отозвался Крис.

Олли грустно усмехнулся, его обида стремительно таяла.

— Хоть в чём-то мы схожи, — хмыкнул он и махнул рукой. — Ну, бывайте. Я пойду, познакомлюсь с вашими.

Олави Безродный ушёл вкушать плюшки с корицей, а мы с Крисом остались на улице.

— Есть кое-что, что ты должна знать. — Голос Призрака обещал неприятный разговор.

— Это перевернёт мир в моих глазах и заставит меня разочароваться в собственной жизни?

— Разве что немного.

Я вздохнула, гадая, чего ждать, и Крис поспешил развеять все мои предположения:

— Маттиас Трирог, глава ордена кииринов, знает о тебе уже… некоторое время. От меня. Оба задания, на которые ты ходила, были специально подобраны им для нас двоих. Мы оба хотели убедиться в том, что не ошибаемся, вовлекая тебя во всё это. Если бы ты поняла, что не хочешь больше иметь дела с орденом, Маттиас сделал бы вид, что никогда о тебе не слышал.

Я с удивлением подняла на него взгляд.

— Правда?

Призрак кивнул, и я радостно улыбнулась.

— Что ж, теперь я могу не бояться начальства, дающего одиночке непосильные задания!

Я не разозлилась и не обиделась, напротив, почувствовала огромное облегчение, и Крис, почуяв это, улыбнулся тоже.

— Только не пойму, зачем тогда ты сейчас спорил с Олли? — отсмеявшись, спросила я.

Ответ был весьма в духе Призрака.

— Не хотел, чтобы он лез в наши дела.

***

Я сидела на каменном берегу широкой грязной реки, и всё вокруг, даже затянутое тонким слоем облаков небо, было серым. Тёплый душный воздух заполнял лёгкие вязкой массой, пахшей резко и горько. Даже вода не несла прохлады и не вызывала желания в неё окунуться.

— Эй, ущербная!

Насмешливый грубый голос заставил меня обернуться и вскочить на ноги до того, как я успела толком понять, что происходит. Передо мной стояли мальчишки. Их было четверо, и я не дала бы им более четырнадцати лет. На злых лицах красовались пренеприятнейшие усмешки: эти дети были тут, чтобы причинить мне вред. Вот только что они могли сделать мне: раске, киирину, взрослому человеку в конце концов? Исподлобья поглядев на наглецов, я посоветовала им:

— Идите, куда шли.

Мерзкие усмешки стали ещё более отвратительными.

— Боишься? Боишься, да? — бросил мне в лицо самый крупный из мальчишек.

Он напоминал мне шкаф: такой же высокий, широкий, угловатый и дубовый, наверняка неповоротливый, но сильный. Быть может, он считал, что это даёт ему право грубить мне, но я была иного мнения. Пальцы предупреждающе потянулись к браслету на левой руке, но вместо привычного дерева коснулись простых каменных бусин. Растерянно опустив взгляд, я увидела обычное украшение вместо оружия киирина, притом висело оно на безобразно слабой руке.

— Разумеется, она боится, чего ты спрашиваешь, — хмыкнул мальчишка, чья покрытая прыщами физиономия была воистину омерзительна. — Она всегда боится. Давай, скажи ей.

Я почти не слышала его. Беспомощно глядя на браслет, я пыталась осознать страшную истину: я не была ни раской, ни киирином, ни даже взрослой. Я была слабой тринадцатилетней девочкой с больными ногами и спиной, отвратительным жалким существом, которое ничего не умело и всего боялось.

— Нет, — простонала я, пятясь к краю берега. Мальчишки испустили несколько гадких смешков.

— То, что ты сделала сегодня в классе. Это должен был сделать я, — проговорил вышедший вперёд Шкаф. — Ты должна была сказать, что ничего не знаешь, и уступить мне место, ты поняла? Когда ты делаешь то, что должен делать я, ты меня унижаешь. Ты помнишь, что я делаю с теми, кто меня унижает? А, ущербная?

— Я не виновата, — пролепетала я жалобно, — просто меня спросили, и я ответила.

— Ты — грязь, и твоё место в грязи. Если ты не поймёшь этого сама, мне придётся объяснить тебе яснее, — важно проговорил Шкаф, а Прыщ добавил:

— Извинись!

Их обвинения были правдивы, и это было больнее всего. Я была слабой и жалкой, я была ни на что не способна, я не была достойна даже вдыхать этот горячий липкий воздух.

— Хорошо. Я…

— Смотри, сейчас извинится, — гадким голосом зашептал один из мальчишек. — А потом заплачет. Когда ей бежать некуда, она всегда так делает.

И они засмеялись. Им было, над чем смеяться, и смешнее всего казалось то, что в глубине моей ничтожной души всё ещё оставалась тень гордости. Тень сильной звероухой девушки, чей окутанный смертоносным пламенем образ нёс гибель её врагам. Это заставляло меня ненавидеть. И их, и себя. Пусть я была бесполезным отбросом общества, те, кто смеялся надо мной сейчас, всяко не были лучше.

— Я прошу прощения за напоминание о том, что ты грязь даже больше, чем я.

Слова сорвались с губ тихими птицами, которых было не вернуть назад. Они вылетели и обрекли меня на гибель. Улыбки сползли с лиц мальчишек.

— Ты сейчас чего сказала? — мрачно спросил Шкаф.

Я не ответила. Тёплое чувство чёрной ненависти, на миг придавшее мне сил, исчезло без следа, а я осталась: слабая и жалкая наедине с плодами собственной несдержанности. Мама была права, всегда права. Я сама всё порчу, потому что надо думать, прежде чем говорить. Нужно было молчать на уроке, нужно было молчать сейчас, и будь проклят мой болтливый язык!

А Шкаф продолжал наседать.

— Молчишь, да? Типа гордая? Сама напросилась.

Один быстрый болезненный удар в грудь, и я уже тряпичной куклой лечу в реку, вереща от боли и страха. Каменный берег до крови оцарапал ногу, а потом меня ударила вонючая поверхность воды. Вода оказалась неожиданно холодной и в самом деле какой-то вязкой, она заливалась в уши и нос, хватала за одежду, тянула вниз. К счастью, я умела плавать. Изо всех сил работая руками и ногами, я вырвалась на поверхность, судорожно вдыхая тёплый воздух. Попавшая на язык вода горчила, безумно мешала обувь, но я не решалась снять её: дома убьют.

— Я же говорил, дерьмо не тонет, — глубокомысленно проговорил Шкаф откуда-то сверху.

Берега здесь были высокими и крутыми. Будь я кем-то другим, кем-то сильными и ловким, я могла бы взобраться наверх, цепляясь за каменные выступы, но я была всего лишь собой. К счастью, поблизости виднелся причал. Там я могла выбраться из воды.

Я плыла к причалу, и тёплые слёзы катились по моим щекам. Я плакала, снова плакала, а мальчишки шли следом за мной по берегу и смеялись. И ради того, чтобы не слышать этого смеха, я почти решилась снова нырнуть в мерзкую вонючую воду реки с головой.

— Эй!

Этот голос. Знакомый голос, голос, который я узнала бы из тысячи. Ещё один мальчишка, но другой, совсем другой. Слёзы потекли из глаз с новой силой: я была спасена.

— Что это такое? Что вы натворили? Почему она в реке?

— Свалилась, — с вызовом ответил Шкаф. — Гляди, как барахтается. Жалкое зрелище, правда? Даже плавать нормально не умеет.

— Врёт! — в отчаянии крикнула я, и мой голос срывался от рвущихся рыданий. — Это он меня столкнул!

Горькая вода снова попала в рот. Хотела бы я увидеть, как барахтался бы на моём месте сам Шкаф.