Лиловый (I) (СИ)

Перед ним стоял Бел-Хаддат, в черном почти не различимый на фоне темных стен, и смотрел на Леарзу сверху вниз. Угрюмый нари был выше его на добрых полголовы и шире в плечах.

-- ...Чего тебе? -- спросил Леарза, против собственной воли чувствуя, как что-то сжимается в животе.

-- Ты ненавидишь меня, китаб? -- произнес Бел-Хаддат, но в его голосе не было ни горечи, ни насмешки -- вообще ничего.

Леарза открыл было рот, потом осекся и опустил голову.

-- Нет, -- помолчав, ответил он. -- Не дурак, понимаю, что иначе было нельзя... но мне неприятно видеть тебя сейчас, Бел-Хаддат.

-- Что ты понимаешь?

Он сердито нахмурился.

-- Что ты, возможно, спас мне жизнь. Мне самому никогда не хватило бы решительности причинить Джарван вред. Наверное, я даже должен поблагодарить тебя, но надеюсь, ты извинишь меня, если я это сделаю... как-нибудь потом.

Сказав это, Леарза решительно шагнул в сторону, обходя Бел-Хаддата; тот остался стоять.

-- Ты не должен благодарить меня, -- услышал Леарза его низкий голос. -- Я всего лишь выполняю свою работу.

Нервно фыркнув, Леарза почти подбежал к двери собственной комнаты и скрылся за ней. Бел-Хаддат поднял голову.

-- Этот идиот никак не отучится пить, -- негромко сказал он.

-- Ладно еще, даже в самом сильном опьянении у него хватает ума говорить на их языке, -- отозвался Абу Кабил. -- И не болтать лишнего.

-- Ты сам хорош. Думаешь, я не слышал, о чем ты говорил с мальчишкой. Даже нари подозревает что-то.

-- Нари подозревает кого угодно, только не меня.

-- Да, -- усмехнулся Бел-Хаддат. -- Если уж он доверяет даже Исану, то мы, я полагаю, можем ничего не опасаться.

-- Я бы тебе все-таки не советовал убивать направо и налево, -- чуть похолодел голос Абу. Кузнец остановился возле двери одной из комнат, прислонил дремлющего Дагмана к стене. -- До Эль Габры еще далеко.

-- ...Что говорит Квинн?

-- Квинн остается в Умайяде. Не думаешь же ты, что Асвад оставит китабов в стороне.

***

Холодный туман обволакивал его, и ничего было не разглядеть дальше вытянутой руки; такой густой, почти осязаемый, крошечные капельки снуют туда и обратно. Казалось, туман душит его, и первая осознанная мысль была: "Хафира".

Но это не была Хафира, во всяком случае, сухого серого песка под ногами не было... не было ног. Не было тела.

Он резко подобрался, уже зная, что это опять случилось с ним.

Ты можешь думать, будто чем ты дальше от меня, тем легче спрятаться, сказал бесплотный голос. Но я везде найду тебя, и знаешь, почему? Потому что душа не знает расстояний и преград.

-- Я и не думал прятаться, -- ответил Острон. -- Наоборот, совсем скоро я отправлюсь прямиком к тебе. Чтобы сразиться.

Глупец, ты даже не знаешь, где я.

-- Я знаю. Ты в Эль Габре.

О, город городов, павший из-за безрассудства твоих предков. Ты еще хуже их, нари. Ничего, я дал тебе проводника... даже нескольких.

-- Ты пытаешься заставить меня усомниться в моих спутниках, -- сказал Острон. -- Но я не верю тебе. Тебе выгодно, чтобы я подозревал даже собственную тень. Я никого не стану подозревать без веской причины.

Даже убийство ребенка -- не причина для тебя?

Он промолчал. Темный бог попал в точку; Острон... не был уверен в этом.

И ты же знаешь, нари, что я могу поглотить душу любого человека, даже тех, кто действительно предан тебе. Не боишься, что в один прекрасный день твоя женщина направит на тебя кинжал?

-- Заткнись!

Что ты будешь делать тогда, нари? Убьешь ее своими руками? Или будешь смотреть, как кто-то из твоих драгоценных друзей убивает ее?

-- Сафир сильнее, чем ты думаешь!

Ну это мы еще посмотрим. Впереди еще столько времени, столько времени. А путеводной звезды Хубал не дал вам, наивные глупцы.

-- Пока не дал, -- рассерженно возразил Острон.

Время, нари, сказал ему темный бог, самая обманчивая субстанция из всех возможных. Быть может, когда твоя кровь вспомнит об Эль Кинди, ты поймешь меня.

На него навалилась темнота. Темнота словно душила его, и отчаянно пытаясь освободиться, Острон дернулся и резко открыл глаза.

В комнате было тепло, даже немного душно. В узкое окно еле заметно пробивался ранний свет; на улице еще ни звука, сабаин мирно спит, и отправляться в дорогу будет пора не менее чем через час.

Он медленно повернулся. Ее длинные волосы рассыпались по подушке, словно кружево ветвей. Алебастровая кожа... хрупкое плечо. Вспомнив слова темного бога, Острон содрогнулся: сама мысль о том, что что-нибудь случится с ней, казалась ему невыносимой.

Сафир спала, и не догадываясь о том, что он думает; утренний свет робко гладил ее по щеке и плечу, скользил по плавному изгибу спины, уходившему под одеяло. У Острона сжалось сердце: в тот миг она была необыкновенно красива, еще красивее, чем всегда, будто статуэтка, выточенная из алебастра, и ему даже стало страшно касаться ее, будто прикосновения могли причинить ей вред.

Он все-таки слишком низко склонился над ней, и девушка почувствовала его дыхание; ее веки медленно поднялись. Острон растерялся, она перевернулась на спину и улыбнулась ему снизу вверх.

-- Доброе утро.

-- Д-доброе.

-- Ты так на меня смотришь, как будто только что увидел привидение. Я такая лохматая?

-- Нет, ты... ты самая красивая на свете, Сафир, -- честно признался он. -- Но я... видел дурной сон, и когда проснулся, в общем... мне вдруг стало страшно за тебя.

-- Ты вечно боишься за меня, будто я сделана из хрусталя и вот-вот разобьюсь, -- мягко сказала Сафир, коснулась его виска пальцами. -- Ты забываешь, что все это время я шла вместе с тобой. Я пережила почти все, что довелось пережить тебе, и я до сих пор уверенно стою на ногах, Острон. Почему ты никак не поверишь в меня?

Он обнял ее, прижал к себе; куда-то в гущу ее щекочущихся волос выдохнул:

-- Я верю в тебя, Сафир. Даже больше, наверное, чем в самого себя.

Она хихикнула.

***

Туманные утра в горах Халла, кажется, были в моде; туман висел над мощенной булыжником улицей, когда они выводили из конюшни лошадей и прощались с жителями сабаина.

-- Мы направимся на восток, -- сказал пришедшему проводить их старейшине Мардину Сунгай. -- Через сабаин Умайяд, а потом Визарат, мы будем идти, пока не отыщем Одаренного Хубала... надеюсь, что отыщем.

-- Если у нас появятся какие-то новости, -- ответил ему старик, -- мы пошлем весточку.

-- Хорошо. ...И будьте бдительны. Темный бог может овладеть душой любого человека, и хотя, как кажется, на севере дела обстоят чуть лучше, чем на юге, готовьтесь быть осажденными в любой миг.

-- Мы предпримем все меры, господин Сунгай, -- важно кивнул Мардин.

Тем временем у крыльца постоялого двора госпожа Марьям, немного волнуясь, говорила Острону:

-- Он может показаться вам грубияном и... в общем, плохим человеком, но слушайтесь его, пожалуйста. Он знает дорогу до Умайяда, как никто.

-- Не волнуйся, госпожа Марьям, -- отвечал Острон, мысли которого были заняты несколько другими вещами, а глаза следили за перемещениями Сафир в пространстве. -- С нами Одаренный Сирхана, даже без Бел-Хаддата мы не заблудимся.

-- Ох, но ведь дело не в этом, -- всплеснула та руками. -- Прошу тебя, господин Острон, поверь ему. Ворон десять лет без малого ходит этими тропами.

Острон тогда не придал особого значения словам женщины; в конце концов, не все знают, на что способен Сунгай, которому подчиняются все птицы и животные. Бел-Хаддат в любом случае идет с ними, потому что так захотел Леарза, и если угрюмому нари нравится воображать себя их проводником, пусть воображает хоть до посинения.

Уже позже, когда отряд тронулся в путь и покинул сабаин, Острону стало ясно, что имела в виду госпожа Марьям.

Дорога, от ворот бывшая широкой и ровной, через какое-то время резко сужалась и начинала ветвиться. Временами она вовсе терялась среди бесконечных валунов, и если бы не Бел-Хаддат, уверенно ехавший в одному ему известную сторону, Сунгай бы провозился здесь не один час: пока животные донесут ему, куда идти. Да еще и эти бесконечные ответвления: узенькие тропки разбегались от дороги почти что на каждом шагу.