Великая Ордалия (ЛП)

Откуда-то ему было известно, что она не доживет до утра.

— Он-он…предупредил нас! Сказал нам…

Кашель скрутил её, алые, как маковый цвет, брызги оросили подбородок.

— А с тех пор?- рявкнул Пройас, переводя взгляд с одного лица на другое, —  Видел ли Его кто-нибудь с тех… с тех пор… — Он поднял вялую руку, указывая на вздымающийся выше гор столб дыма за своей спиной.

Ни у кого из них не было слов, чтобы суметь описать то, свидетелями чему они стали.

Дышащая ужасом тишина. Кто-то, с краю собравшейся вокруг него небольшой толпы, вдруг разрыдался. Налетевший на вершину порыв ветра принес с собой вонь пепла и запах медной стружки.

Нет, прошептал внутри него тихий голос.

Пройас, покачнувшись, сделал неуверенный шаг в сторону, пытаясь восстановить равновесие, а затем и вовсе едва не упал в обморок от внезапно нахлынувшего головокружения. Приходить в себя ему не слишком хотелось. Желание отмахнуться от удерживающих его рук и отправится в недолгий полет было много сильнее. Упования. Народы. Кто-то — Саккарис? — схватил его за локоть и он почувствовал, как его собственная тяжесть настойчиво сопротивляется этой хватке, словно стремясь стать чем-то вроде мертвого груза. Но рука слишком крепко держала его — с невозможной  и даже какой-то бездумной силой, как удерживает отец своего сына, уберегая его от опасности.

— Я здесь, — прошелестел чудный голос.

И Пройас поднял взгляд, воззрившись в возлюбленные очи своего Святого Аспект-Имератора.

Разрозненный хор голосов пронзил разверзшиеся вокруг него пропасти и расстояния — благодарность и облегчение хлынули наружу из утроб и легких. Краем глаза, Пройас видел как остальные падают ниц и одно, казалось длящееся вечно, сердцебиение он страстно жаждал лишь того же — присоединится к ним, упасть и возрыдать, выпустив наружу со слезами и плачем весь тот ужас, что безжалостными когтями сжимал его сердце.

Но Анасуримбор Келлхус повел речи лишь о пожравшем, казалось, весь мир колдовстве, не сколько обнимая, сколько поглощая истерзанную душу своего ученика…

Пройас, пришедший в себя в каком-то ином месте, где вокруг виднелись иные камни и иная земля,  обнаружил, что сгорбившись, стоит на коленях над собственной блевотиной — сероватыми лужицами полупереваренного Мяса. Дрожа, он уселся на корточки. Когда тошнота улеглась, он взглянул вверх, смахнув с глаз слезы. Его Святой Аспект-Император стоял в нескольких шагах поодаль,  спиной к нему, обозревая изничтоженные, искрошенные и почерневшие от огня уступы.

Он сплюнул, пытаясь избавиться от вкуса желчи во рту,  и понял, что они находятся на одном из неустойчивых, осыпающихся отрогов Олорега.

— Великую и скорбную победу одержали мы в день сей, — провозгласил Келлхус, повернувшись к нему.

Пройас взирал на него без тени осмысленности.

— Но земля теперь загрязнена и заражена… — продолжил его Господин и Пророк, — проклята. Вири ответил, наконец, за вероломство своего короля, свершившееся в те, незапамятные дни.

Опершись ладонями о свои колени, он заставил себя встать прямо, в равной мере пытаясь удержать равновесие и борясь с остаточными позывами своего желудка.

— Пусть никто не посещает то место, — приказал Келлхус, — пусть никто не дышит воздухом, что приносит оттуда ветер. Держись севера, старый друг.

Келлхус стоял перед ним, его белые одеяния каким-то невозможным образом оставались безупречно чистыми, его шевелюра шелковистыми прядями развевалась по ветру. Позади него, омертвелой бездной разверзались просторы, курящиеся столбами смолистого дыма, покрытые пеплом, золой и бесчисленными трупами.

— Больных и ослепших необходимо отделить от прочих…как и тех, чья кожа изъязвлена. Тех, кого тошнит кровью. Тех, у кого выпали волосы….Все они тоже замараны.

Золотящийся пророческий ореол окутывал его руки.

— Ты понимаешь, Пройас?

Это казалось подлинным чудом.

— Минули месяцы…с тех пор как начались наши беседы…Ты меня понимаешь?

Они разделили общий, один на двоих безжизненный взгляд. В нём явственно слышалось грохочущее предчувствие новых ужасов, которым ещё лишь предстоит последовать.

— Ты нас оставляешь, — прохрипел Пройас

Оставляешь меня.

Его Господин и Пророк кивнул, сминая свою бороду о грудь.

— Саубон мертв. — Мягко сказал Келлхус. — Теперь только ты один знаешь правду о том, что здесь в действительности происходит. Ты. Один.

Лицо Пройаса исказилось, на какое-то мгновение предательски, хоть и не в полной мере, отразив все бушующие в его душе чувства. Это было так странно — рыдать без слез и гримас.

— Но…

   Больных и ослепших необходимо отделить от прочих…

— Я знаю — ты слаб. Знаю, что ты нуждаешься в божественном ручательстве и что твои муки будут длиться до тех пор, пока ты отрицаешь всё это. Но, вне зависимости от твоих стенаний, Пройас Больший остаётся сильным.

Ему хотелось разрыдаться, скинуть с себя тяжкий груз, терзающий душу, рухнуть к Его ногам и залить Его колени слезами, но вместо этого он стоял, распрямившийся и безучастный, каким-то образом  и всё понимающий, и не способный постичь ничего…

Экзальт-генерал Великой Ордалии.

— Овладей ими, Пройас.  Покори Воинство кнутом и мечом. Оседлай их страсти и вожделения, лепи и ваяй, как гончар ваяет из глины. Мясо шранков, что было съедено ими, превратило их рвение в ожившее пламя,  унять и задобрить которое способны лишь жестокости и расправы…

Что это? О чем он говорит?

— Что-то необходимо есть…Ты меня понимаешь?

— Я-я думаю, что…

— Ты, Пройас! Ты остаешься один! Тебе придётся принимать решения, которые ни один из Уверовавших не смог бы принять.

В глазах короля Конрии сверкнули слезы, и он повернулся к своему Господину и Пророку, лишь для того, чтобы обнаружить, что место, где тот стоял, уже опустело. Святого Аспект-Императора Трех Морей больше не было здесь.

Пройасу пришлось спускаться с горы в одиночестве…Ещё одна нагая душа, бредущая куда-то, волоча ноги и спотыкаясь.

Известие распространялось. Но того простого факта, что Пройас сумел захватить инициативу, и, как всем казалось, действительно знал, что именно нужно делать, хватило, чтобы обеспечить всеобщее повиновение. Он запретил даже приближаться к Антарегу. Он поручил организовать огромный лазарет со стороны южных склонов Уроккаса и издал приказ, запрещающий любому ослепшему, обгоревшему или пострадавшему любым иным образом, покидать его пределы. Оставшаяся часть Ордалии той же ночью походным порядком отправилась прочь, иногда обходя, а иногда перебираясь прямо через спаленные дочерна тела, запекшиеся на выбитых зубах Олорега. Он отправил вперед множество адептов Завета и свайальских ведьм, приказав им сотворить по ходу движения войска Стержни Небес, дабы осветить дорогу Ордалии. У тех болящих, что оставались в раскинувшемся вдоль побережья лагере, вид уходящего войска не вызвал поначалу ни малейшего страха: это были их братья, двигающиеся колоннами у оснований разбросанных то тут, то там сверкающих столбов, их соратники, заполнившие своими рядами склоны горы, толпящиеся и спешащие присоединиться к всадникам Ордалии на равнинах Эренго.

Они бросают нас! Оказалось, однако, что достаточно единственному человеку поднять голос, чтобы озвученный страх  немедленно стал страхом всеобщим. Они видели, что те, кто пострадал от настигшей их хвори более остальных, по прошествии нескольких часов были поглощены ею без остатка — их волосы выпали, а кожа сгнила, обнажив внутренности, превратившиеся в малинового цвета мясной бульон. Они были прокляты. Им пришлось пережить многое, но теперь они отчаялись. Им довелось взглянуть в дьявольский лик самой Преисподней…и посему не дано жить далее.